В двадцать лет она дебютировала во львовской опере — в «Фаворитке» Доницетти. Это был апрель 1893 года, а осенью Крушельницкая поехала в Италию, где началась ее яркая карьера: с такими партнерами, как тенор Карузо или баритон Баттистини. Все эти годы певица наезжала во Львов, выступая на оперной сцене и давая концерты. А в 1904-м произошло то, что навечно занесло Саломею Крушельницкую в историю музыки: она спасла оперу Пуччини «Мадам Баттерфляй».
Самый знаменитый (после смерти Верди в 1901 году) оперный композитор мира, автор «Манон Леско», «Богемы», Тоски», Джакомо Пуччини получил неожиданный и чувствительный удар, когда в Милане провалилась «Мадам Баттерфляй». Композитор уехал в свое поместье на Лигурийском Море — Торре-дель-Лаго, возле Виареджо, — где стал переделывать оперу из двухактной в трехактную. Туда же пригласил Саломею Крушельницкую. Та взялась за роль Чио-Чио-сан так основательно, что даже три месяца — до второй премьеры — постоянно носила костюм гейши. Вторая премьера состоялась 28 мая 1904 года в Брешии и завершилась полным триумфом — «Мадам Баттерфляй» и Саломеи Крушельницкой.
Другим следствием успеха стало то, что певица купила виллу и поселилась в Виареджо. А в 1910 году вышла замуж за мэра города, адвоката Чезаре Риччони. Он умер в 36-м, в том же году сопрано дала последний концерт во Львове, где у нее давно был куплен трехэтажный дом. Получилось так, что она училась во Львове австро-венгерском, приезжала во Львов польский (между мировыми войнами), а вернулась в 39-м во Львов советский. Зачем и почему — загадка.
Львовская загадка: притягательная сила этого города. Крушельницкая овдовела, ей было уже шестьдесят семь лет, к тому же трудно было представить, что мировую знаменитость могут как-то обидеть. Нет, ее не посадили, не репрессировали, ее просто понизили в разряде — как весь город Львов. Как всю Галицию, всю Западную Украину — переместив из Европы в советскую империю.
Дом Крушельницкой национализировали, оставив ей с сестрой четыре комнаты. Виллу в Виареджо заставили продать и деньги забрали. Преподавать в консерватории хотя и разрешили, но всячески мешали. За месяц до смерти семидесятидевятилетней Крушельницкой даже дали звание профессора.
Сейчас во Львове — три торжественных места, связанных с именем великой сопрано. На Лычаковском кладбище, одном из самых красивых, которые мне приходилось видеть, — надгробие с фигурой Орфея, рядом с могилой доброго приятеля певицы, писателя Ивана Франко. Дом-музей — в ее доме на улице Крушельницкой, идущей вдоль большого парка опять-таки имени Франко. И главное — носящий имя Саломеи Крушельницкой оперный театр на проспекте Свободы. В Зеркальном зале на втором этаже — бюст певицы, которая была еще и красавицей. Под стать своему городу.
Театр — пышный, напоминающий снаружи и особенно внутри более масштабный венский. Как многие общественные здания Львова, он приведен в порядок. А вот дом-музей — элегантный, с балконами, скульптурой, лепниной, словом, типичный львовский — требует внимания и работы. Это общая беда города.
Никогда прежде я не был во Львове, но узнал его, как свой. И внешним обликом, и сложившейся в ХХ веке исторической судьбой он напоминает два важных для меня города — Ригу, в которой родился и прожил до двадцати семи лет, и Прагу, в которой живу последние двенадцать с лишним. Все три примерно в одно время стали советскими, в одно время — перестали. Правда, Рига сделала более стремительный рывок обратно в Европу, не говоря уж о Праге. Львов тормозит, хотя движется в том же направлении.
Многое еще приходится достраивать в воображении. К счастью, есть что достраивать. В самом прямом смысле — реставрировать великолепную львовскую архитектуру. Постепенно это делается, и уже можно восторженно и нелицемерно ахнуть, выйдя на главную площадь — Рынок.
Это чистопородная Европа, освобождающаяся от полувековых примесей. Да и в советские времена львовская европейская спесь признавала равными себе еще только три города империи с брусчаткой мостовых — столицы нынешних независимых балтийских государств. Для точности стоит отметить, что Львов — самый западный из них всех: даже Рига — на одну десятую градуса восточней, а Таллин и Вильнюс еще чуть дальше.
Все четыре города отвечали за Европу в советском кино: если нужны были Германия, Англия, Скандинавия и прочий север, съемочные группы ехали в Прибалтику, если Италия или Франция — во Львов. Дворец Потоцких на улице Коперника знаком и дорог всем от Калининграда до Камчатки — это он исполнял роль королевского дворца в «Трех мушкетерах», и на его крыльцо взлетал на лихом коне Михаил Боярский.
Поглазев на это дважды историческое здание, надо свернуть за угол, на Банковскую улицу, и обнаружить там ресторанчик с убедительным, как оказывается, названием «Ням-ням». Пан Андрий, встречающий тебя как брата родного, накормит и напоит. У него многое вкусно, но сотворить высокое блюдо из простой гречневой каши с грибами, подвесив ее на цепочке в судке над горелкой, — это уже не просто мастерство, а поэзия.
Как и в России, кулинария пытается воздействовать не только через вкус, но и через слух и зрение. Или это просто пристрастие к славянским корням? Но ведь каковы названия булочных изделий: гребинец, хвилька, круглик. Сеть пирожковых «Наминайко». Красивый все-таки язык — сочный, выразительный. Вот своего мата почему-то нет, пользуются русским — явное языковое упущение. Хотя украинские патриоты и этим гордятся: «Соловьиная мова мат отвергает» (правда, попытки были: женский орган — «роскошныця», мужской — «прутень», но оказалось слишком вычурно, не прижилось).
Впрочем, бросовые лексические заимствования нового времени мова приняла так же, как и русская. Мы ели отменных перепелок с писательницей Оксаной Забужко у стен кафедрального римско-католического собора в ресторане «Амадеус» — не сказать, чтобы исконно украинское имя (отчасти оправдано тем, что во Львове большую часть жизнь прожил сын великого Амадеуса, тоже композитор Франц Ксавер Моцарт). Местные бизнесмены-гурманы устроили мне прием в своем клубе на улице Шевской, который называется «Дарвин». Бог знает, что можно вообразить в меню заведения с таким названием, но была чудная паровая стерлядь.
В целом украинская кулинария, как все кухни Восточной Европы — за исключением венгерской, — тяжеловата. Правда, есть такой шедевр, как борщ, которым надо гордиться, как голосом Крушельницкой и скульптурами Пинзеля. Такое же достижение культуры.
За голосом и борщом надо все-таки специально идти куда-то, а вот скульптура и архитектура во Львове тебя окружает повсеместно. В первую очередь — культовая.
Полностью восстановилась жизнь дивных барочных и ренессансных соборов: греко-католических (в просторечии — униатских), римско-католических, православных. Пестрота конфессий во Львове и всей Западной Украине — впечатляющая, однако преобладают греко-католики: церковь, возникшая в результате Брестской унии 1596 года, заключенной между Киевом и Римом. Признавались верховенство Папы Римского и католические догматы, а обряд остался православный (византийский), язык — сначала церковнославянский, а теперь украинский.
Количество молящихся и их состав на Западной Украине сравнимы, пожалуй, только с Польшей: в храмах очень много народу и очень много молодых. Львовские молодожены здесь возлагают цветы не к вечному огню, а к статуе Девы Марии в конце проспекта Свободы — строго между памятниками Шевченко и Мицкевичу. Соборы же — даже и в простое будничное утро — полны. Многие забегают, явно по пути на службу, и, быстро преклонив одно колено, крестятся на распятие, украшенное вышитым рушником, и спешат дальше. Это — верный показатель укорененности веры: когда не специально, а походя. На взгляд агностика, даже жалко тех, кто наспех: в львовских церквах есть что рассматривать подолгу.
