Как ни парадоксально, вступая в интимную связь, Шерон удерживала этим мужчин на расстоянии, как бы говоря им: «Это самые близкие отношения, какие я могу предложить, и довольствуйся тем, что дают». Некоторые мужчины лезли из-за этого на стенку или рыдали, как дети. Как только ее не упрекали и не обзывали. Потаскухой, сукой, шлюхой. Мужское тщеславие требовало, чтобы любовник, показав себя молодцом в постели, завоевал к тому же и женскую преданность, получил ее, как приз. А если никакой особой преданности не ощущалось — как чаще всего и бывало с Шерон, — мужчины впадали в хандру или приходили в ярость. Равнодушие Шерон воспринималось ими как оскорбление.
— Вы с Томом, насколько я понимаю, были любовниками в колледже? — без обиняков спросила Кейти.
Шерон тогда приехала к ним в городок, специально для того, чтобы сходить вместе с Кейти в местный театр на премьеру новой феминистской пьесы. Эта пьеска навеяла на них смертельную скуку, и, смывшись из театра после первого действия, второй акт они провели в баре.
Вопрос, заданный столь прямо, заставил Шерон покраснеть.
— Да, но всего один раз. И к тому же это было по пьянке.
Кейти молча смотрела на нее. Шерон старалась охладить вспыхнувшие щеки руками.
— Мы оба плохо соображали. Не помню даже, как у нас это вышло и вышло ли что-нибудь вообще. Утром проснулись, а во рту как будто кошки ночевали. Сплошной перегар. Ничего романтического.
— Это не оттолкнуло вас друг от друга?
— Да… — соврала Шерон. — Пожалуй, что и оттолкнуло.
Она тут же пожалела, что соврала, Кейти хотела быть честной с ней, убрать все, препятствующее их дружбе, препоны, развеять сомнения, а она солгала, дав тот ответ, который, как ей казалось, Кейти хотела услышать. На самом деле та пьяная и глупая ночь действительно разочаровала ее, но она не хотела признаваться в этом. Ни Кейти, ни Тому, ни самой себе — по крайней мере, не сразу.
Тему разговора пришлось сменить, так как к ним за столик подсели два изрядно раскрасневшихся и одинаково подстриженных молодых человека.
— Классно! — воскликнула Кейти. — А мы уже не знали, о чем бы еще поговорить. Присаживайтесь, мальчики. Что скажете для начала?
Они беззастенчиво дразнили мальчишек, которые были лет на десять младше их. Незадолго до закрытия бара Шерон ущипнула одного из парней за ляжку:
— Знаешь, что происходит, когда девочки сваливают попудрить носики?
— Что? — спросил молодой человек, поморщившись от неожиданной боли.
— Мальчики заказывают им большие порции текилы, вот что. Двойные.
Затем она уволокла Кейти в туалет.
— Что ты задумала? — хихикала Кейти, спуская панталоны в кабинке.
— Ты готова? — спросила Шерон из другой кабинки вместо ответа.
Когда Кейти вышла, Шерон делала вид, что изучает свою бровь в зеркале:
— Я спросила, готова ли ты?
— К чему?
— Поехать с мальчиками. Скажешь Тому, что я затащила тебя в ночной клуб.
Кейти перестала смеяться и поймала взгляд Шерон в зеркале.
— Нет, Шерон. Так не пойдет.
Об этой затее Шерон пожалела еще больше, тем более что Кейти понимала, что Шерон только испытывает ее, ни в малейшей степени не интересуясь двумя мальчишками, ожидавшими их в баре. Она понимала, что Шерон толкала ее на измену Тому.
Они обе понимали это. Однако одно дело понимать те жуткие вещи, которые женщины передают друг другу с помощью особо сложной телепатии, и совсем другое — признать их вслух. Шерон оставалось только начисто все отрицать. Вернувшись в зал, они обнаружили ожидавшие их большие стаканы текилы.
— Значит, так, — сказала Шерон, лизнув соль и отодвигая от себя пустой стакан. — Я намеревалась оттянуться сегодня на полную катушку, но моя подруга не согласна, а девочкам нужно держаться вместе. — Шерон запомнила выражение лица юноши, который, по всей вероятности, заказывал для них текилу.
Этот эпизод был единственным пятнышком, омрачавшим дружбу Кейти и Шерон, и они постарались о нем забыть.
— Нельзя делать из секса культ, — заметила Кейти но дороге домой.
— Почему это? — бросила Шерон в ответ. — Делает же это христианская религия.
С тех пор прошло три года. Придя домой, в свою иерусалимскую квартиру, Шерон скинула туфли и в ожидании Тома опустила в гостиной шторы и зажгла свечи. С помощью этого ритуала она обычно снимала стресс после работы. А сегодня ей надо было сосредоточиться и обдумать ситуацию с Томом.
Другой частью ритуала был «Реквием» Моцарта. В ее восприятии этой музыки не было никакого оттенка религиозности, она, скорее, затягивала ее, позволяя отключиться от всего окружающего. Часто она засыпала под музыку или плавала в бессознательном состоянии между сном и явью. «Реквием», устремляясь к неизбежному финалу, затягивал ее в виниловую дорожку медленно вращавшейся пластинки, и она поддавалась тяге, погружалась все глубже в этот коридор, стенки которого постепенно вырастали. И в то время как она продвигалась все дальше по вращающейся спирали «Реквиема», ласкаемая взмахами его крыльев, музыка на миг превращалась в ослепительный свет, но лишь для того, чтобы сразу вновь обернуться звуком. Вдруг Шерон услышала знакомый голос, настойчиво умолявший ее:
— Помоги ему. Ты должна помочь ему.
«Вжик, вжик, вжик».
Этот звук заставил Шерон открыть глаза. Она дремала в кресле. Игла скользила по внутреннему краю вращающейся пластинки, издавая монотонные глухие щелчки, громко звучавшие благодаря усилителю. Она понимала, что слышала голос во сне, но слова, которые кто-то прошептал в ее мозгу, запомнились. Свечи наполовину сгорели, их ровное пламя излучало мягкий желтый свет. Проигрыватель продолжал призывно щелкать.
«Вжик, вжик, вжик».
Она прошлепала к стереосистеме, подняла рычажок и отключила аппаратуру. Обернувшись, она застыла на месте и от неожиданности уронила иглу обратно на пластинку.
В дверях, ведущих из гостиной в спальню, стояла женщина. Она была обнажена и смотрела не на Шерон, а в книгу, которую держала перед собой. Выцветшая татуировка извивалась на ее загорелой коже, повторяя контуры фигуры. Лицо в сетке морщин напоминало древнюю карту какого-то забытого города, глаза сверкали, как два осколка полированного черного камня.
— Кейти? — прошептала Шерон.
Но это была не Кейти. Женщина продолжала читать, губы ее шевелились, беззвучно повторяя слова из книги. Казалось, она не замечает присутствия Шерон. Она перевернула страницу, и страница превратилась в белую птицу, чьи крылья были испещрены буквами. Птица сорвалась с книги и полетела к Шерон. Женщина перевернула следующую страницу, и та тоже мгновенно превратилась в птицу, вслед за ней еще одна и еще. Птицы кружили по комнате и одна за другой вылетали в открытое окно.
