– Ладно, все… Не будем про баб.
– Не будем, – эхом и замолкает.
Сидим – молчим. Дети за окном затихли. Я и не заметил когда. Спят в своих кроватках. Наорались и спят. Набираются сил, чтобы завтра вопить с новой силой.
Чувствую, как что-то подступает прямо к горлу вместе с изжогой.
– Все-таки ты сволочь порядочная, – вырывается.
– На самом деле ты мне должен быть благодарен, – еще и огрызается.
– Как, опять? – интересуюсь. – За то, что ты трахался с моей женой?
– У нее была депрессия. Ей нужен был какой-то эмоциональный выхлоп… Она бы все равно это сделала, понимаешь? Хорошо, что это был я. А мог быть кто-нибудь другой, посторонний. И не известно еще, чем бы все закончилось…
– Отлично! Выходит, ты из гуманистических соображений трахнул мою жену…
– Ну, если уж на то пошло, твою бывшую жену.
– Нет, тогда еще она была вполне настоящая! А вот как раз после этого стала бывшей.
– Вот только этого не надо! Не надо на меня все валить.
– Слушай, – стараюсь говорить спокойно, даже вкрадчиво, – а чего ты приехал?
– В смысле? – недоумевает.
– В прямом! Чего ты ко мне притащился?
– Зря ты так… – включает свою электроплитку. – Если хочешь, я уйду, конечно…
– Это она тебя подослала?
– Ерунда какая…
– Или совесть замучила – решил реабилитироваться за свою подлость? Решил меня, типа, в семью вернуть? «Хочу познакомить тебя с одной женщиной… Умной, красивой…»
– Ладно, извини, старичок… Я, пожалуй, действительно пойду. – Встает, тянется за своим портфелем.
Вскакиваю, ору:
– Сидеть!
Несколько секунд он стоит как вкопанный, а потом подскакивает ко мне и выдыхает прямо в лицо неприятным ростовским перегаром:
– Ты чего орешь?!
Отступаю на полшага:
– Имею право! Население Земли – шесть с половиной миллиардов человек! Половина из них женщины! Тебе мало? Мало, да?
Снова противоестественно приближается ко мне, снова вколачивает в меня обернутые в сивушный запах слова:
– Мало! Мало! Из этих трех миллиардов две трети старухи и младенцы! Так что остается всего ничего – какой-то миллиард! Большинство из которого – китайцы! Если вычесть китайцев, страшных и замужних, – получатся вообще слезы!
Опять вынужден отступить:
– «Замужних»! С каких пор тебя это смущает?!
– Может, дело не во мне? – брызжет слюной мне в лицо. – Может, это с тобой что-то не так? А я просто рядом оказался. Я ведь всегда был рядом! Куда ж им деваться? Они все ко мне прибивались.
– Да пошел ты! – Толкаю его в грудь, опускаюсь на стул.
Стыдно сказать – чувствую, как слезы текут по щекам. Закрываю лицо руками. Вот опять превращаюсь в ребенка. В самый неподходящий момент. Ладошки мокрые, слезные каналы переполнены жидкостью, она протекает сквозь пальцы, сочится по рукам, как в детстве арбузный сок, как вода с кукурузных початков, с солью – по локтям. Почему я не могу остановить эти слезы, обиды, боль и безысходность?
– Что со мной не так, скажи мне? Что?
Слышу, как он мечется по кухне:
– Не знаю… Со всеми нами что-то не так… Это нормально…
– Нормально? – Глотаю соленую слизь, скопившуюся в носоглотке.
– Абсолютно.
Вытираю рукавом слезы.
– Ладно, извини… Так что ты хотел сказать?
– Что?
– В чем-то признаться… – шмыгаю носом.
– Да ладно… Как-нибудь в другой раз. Что-то многовато признаний на единицу времени.
– Чего уж там, раз пошла такая пьянка… Давай выкладывай.
– Ну, смотри… Я тебя за язык не тянул… Только знаешь что… Давай перед этим еще по одной?
– Как скажешь, – наливаю.
Пьем не чокаясь, как на похоронах.
– Помнишь, лет двадцать назад я в Израиль ездил?
– Ну? – Никак не думал, что эта история уходит своими корнями в такое далекое прошлое.
– Ты меня попросил камешек с Голгофы тебе привезти…
– Да, спасибо тебе.
– Не стоит. Ну, вот…
– Что?
– В общем, я тебя обманул… Мне правда стыдно…
Ничего не понимаю:
– В каком смысле – обманул?
– Это случилось двадцать лет назад… Я был мальчишкой… Понимаешь…
– Ничего не понимаю. О чем ты?
– Просто я закрутился: экскурсии, родственники… У меня ж там куча родственников… По папиной линии…
– И что? – Удивительно, как можно так мучительно приближаться к сути.
– В общем, я забыл.
– Что забыл?
– Про камень с Голгофы…
– Как забыл? – Встаю, иду в комнату, беру камень, возвращаюсь. – А это что? – Верчу камнем у него под носом. – Это забыл? Хочешь, дам тебе таблетки от склероза? Сам давно уже хотел пропить курс, но все время забываю.
– Это не с Голгофы…
– Как не с Голгофы?
– Ну… Я когда уже прилетел из Израиля и к тебе собирался… Только тогда вспомнил, что забыл привезти тебе камешек с Голгофы…
– Вспомнил, что забыл? И что?
– Черт… Ну, я вышел из дома, смотрю – там стройка… была… На Пушкинской. Там, где сейчас губернатор живет… Красивое такое здание, знаешь? Ну, я взял там какой-то камешек. Прости.
– На стройке? – Снова зачем-то переспрашиваю, хотя все и так понятно.
– А что было делать? Нет, я не это хотел сказать…
– То есть этот камень не из самого сердца Иерусалима? Не с Голгофы?
– Ну что ж ты такой тупой?! Я ж тебе объясняю…
– Этот камень с обычной ростовской стройки? Я правильно тебя понимаю?
– Да.
Кладу камень на стол.
– На него там, вполне возможно, собаки ссали…
– Какая разница: ссали, не ссали?
Тут меня снова захлестывает:
– Я тебе объясню, какая разница! – ору ему в физиономию. – Я этот камень с собой из квартиры в квартиру, из города в город! Я его в самолет с собой беру всегда, потому что летать боюсь!
– Видишь, помогает…
Он еще издевается!
– Я с ним двадцать лет разговариваю. Я его двадцать лет под подушку кладу и целую перед сном! – Сам чувствую – перегибаю палку.
– Ну, это ты в любом случае зря…
– Заткнись! – как-то само собой срывается. Причем как-то даже не угрожающе, а истерично выходит. Голос от неожиданности, вероятно, спотыкается и отскакивает куда-то в область колоратурного сопрано. Но на него, судя по всему, действует. Потому что он кривится, весь сморщивается, как от глотка ростовской:
