За две недели, прошедшие со смерти Фионы, у него вошло в привычку не запирать дверь квартиры, вообще бросать ее приоткрытой. Он дал себе слово оставаться на дружеской ноге с прочими жильцами, и жест этот был призван продемонстрировать, что как сосед он дружелюбен и открыт. Сегодня тем не менее приоткрытая дверь возымела обратное действие: пожилой незнакомец, с головы до пят облаченный в черное, подошел к порогу Майкла и, не получив никакого ответа на свой вопросительный стук, бесшумно отворил дверь пошире и незамеченным вступил в затемненную прихожую. Проследовав в гостиную, незнакомец остановился рядом с телевизионным приемником и немного постоял, бесстрастно созерцая распростершуюся поперек дивана фигуру. Изучив все, что требовалось, кашлянул — громко, два раза, один за другим.
Дернувшись, Майкл проснулся и сфокусировал сонный взгляд, после чего осознал, что смотрит в лицо, способное вселить ужас в сердце и более мужественного человека. Осунувшееся, уродливое и нездоровое, оно выражало одновременно душевную подлость, скудоумие и — что, вероятно, кошмарнее всего — совершеннейшую ненадежность. Такому человеку нельзя доверяться ни в чем и никогда. На этом лице были злобно стерты все отметы любви, сострадания или иных нежных чувств, без коих ни один характер человеческий нельзя назвать полным. Возникало даже подозрение, что его коснулось безумие. И читалось на этом лице одно — простое и ужасное: оставь надежду, всяк сюда глядящий. Оставь любые мысли об искуплении, любые замыслы побега. От меня ты не дождешься ничего.
Содрогнувшись от омерзения, Майкл выключил телевизор, и президент Буш исчез с экрана. Затем Майкл протянул руку, щелкнул выключателем ближайшей настольной лампы и впервые воззрился на гостя.
Пришельца отнюдь нельзя было назвать человеком отталкивающего склада: аскетизм одеяния и твердость взгляда придавали его наружности вид скорее суровый, нежели зловещий. Ему было, как решил Майкл, далеко за шестьдесят, и заговорил он плоско, с йоркширским акцентом, голосом низким, холодным и невыразительным.
— Простите за вторжение без предварительного уведомления в ваше персональное жилище, — произнес он, — но ваша дверь была приотворена…
— Все нормально, — ответил Майкл. — Чем могу?
— Вы — мистер Оуэн, я полагаю?
— Он самый.
— Моя фамилия Слоун. Эверетт Слоун, адвокат фирмы „Слоун, Слоун, Квигли и Слоун“. Моя карточка.
Майкл с усилием принял вертикальное положение и взял протянутую бумажку и, моргая, принялся рассматривать ее.
— Я прибыл сюда по наказу своего клиента, — продолжал адвокат, — покойного мистера Мортимера Уиншоу из Уиншоу-Тауэрс.
— Покойного? — переспросил Майкл. — Вы хотите сказать — он умер?
— Именно это, — подчеркнул мистер Слоун, — я и хочу сказать. Мистер Уиншоу скончался вчера. Кончина была довольно мирной, если верить сообщениям.
Майкл воспринял новость молча.
— Вы не присядете? — вспомнил наконец он.
— Благодарю вас, но дело мое можно свести к кратчайшему минимуму. Я прибыл лишь известить вас, что завтра вечером в Уиншоу-Тауэрс при оглашении завещания будет потребно ваше присутствие.
— Мое присутствие? — эхом отозвался Майкл. — Но почему? Я с ним встречался только раз. Ясно же, что мне он ничего не оставил.
— Естественно, — ответил мистер Слоун, — я не волен разглашать содержание этого документа, пока все заинтересованные стороны не соберутся в означенное время в означенном месте.
— Да, — сказал Марк. — Понимаю.
— Следовательно, я могу рассчитывать на ваше присутствие?
— Можете.
— Благодарю вас. — Мистер Слоун повернулся, чтобы уйти, но остановился и добавил: — Вы, разумеется, проведете ночь в Уиншоу-Тауэрс. Я бы советовал вам захватить с собой побольше теплой одежды. Место холодное и заброшенное; а погода, в особенности в это время, может показаться вам непривычно суровой.
— Спасибо. Я буду иметь в виду.
— Тогда до завтра, мистер Оуэн. Не стоит беспокоиться — я найду выход из квартиры.
* * *
На следующий день в воздухе висело какое-то странное ожидание, не имевшее ничего общего с предстоящим Майклу путешествием в Йоркшир. То было 16 января, и на пять часов утра Организация Объединенных Наций назначила Ираку крайний срок для вывода войск из Кувейта. Атака объединенных сил союзников могла начаться в любую минуту, и всякий раз, включая радио или телевизор, Майкл почти ожидал услышать, что война разразилась.
Садясь под вечер на поезд на вокзале Кингз-Кросс, он приметил среди пассажиров несколько знакомых лиц: Генри Уиншоу и его брат Томас занимали места в вагоне первого класса — вместе со своим молодым кузеном Родди, торговцем картинами, и собственно мистером Слоуном. Что там говорить — сам Майкл путешествовал вторым классом. Но народу в поезде было немного, поэтому ему удалось с чистой совестью разложить пальто и чемодан по соседним сиденьям. После чего он извлек из чемодана блокнот и принялся делать выписки из наиболее значимых пассажей зачитанного до дыр томика.
„Павлин-пресс“ напечатал книжку „Я был Сельдереем“ в конце 1990 года. Оказалось, это мемуары отставного офицера разведки ВВС, во Вторую мировую служившего двойным агентом и на „Эм-ай-5“. Хотя в книге не приводилось непосредственной информации, касавшейся гибельной миссии Годфри Уиншоу, по крайней мере, становился ясен смысл записки Лоренса: КРЕКЕР, СЫР и СЕЛЬДЕРЕЙ, судя по всему, были кодовыми именами двойных агентов, работавших под контролем и непосредственным руководством некоего Комитета Двадцати — совместного органа, учрежденного военным министерством, Генеральным штабом, „Эм-ай-5“, „Эм-ай-6“
[104]
и прочими в январе 1941 года. Мог ли Лоренс быть членом этого комитета? Весьма вероятно. А кроме того, мог ли он вести тайные радиопереговоры с немцами и предоставлять им кодовые и реальные имена этих двойных агентов, а также сведения о британских военных планах — например, будущих бомбардировках военных заводов?
Доказать это через полвека будет довольно трудно, но информация наводила на мысль, что самые жуткие обвинения Табиты могут оказаться правдой.
Поезд спешил по серой местности, окутанной туманом, и Майклу становилось все труднее сосредоточиться на этой головоломке. Он отложил книгу и невидяще уставился в окно. За последние две недели погода едва ли изменилась. Десять дней назад, когда тело Фионы кремировали в гнетущей и безрадостной обстановке пригородного похоронного бюро, все было точно также. Церемония была немноголюдной — присутствовали только Майкл, забытые тетушка с дядюшкой с юго-запада Англии да горстка коллег по работе. Гимн звучал невыносимо жидко, а попытка собраться после похорон в пабе оказалась ошибкой. Майкл выдержал лишь несколько минут. Потом вернулся к себе, собрал сумку и сел на поезд в Бирмингем.
