— А затем, я полагаю, когда он не появился у вас на следующее утро, вы отправились прямиком в поместье?
— Вы изумительно предугадываете мои действия, Майкл. Ваша способность к предвидению бежит всяческих определений. Я оказался там, едва пробило десять. Вероятно, вы знаете, что, хотя само поместье видно через торфяники издалека, подъехать к Уиншоу-Тауэрс можно только по сплошь заросшей аллее, и без лишних трудностей я спрятал машину в стороне от дома и прибыл к подъезду пешком, не привлекая ничьего внимания. В те дни — кто знает, возможно, он до сих пор там — поместье патрулировал крайне мрачный и не располагающий к себе дворецкий по фамилии Гимор, и я знал, что, несмотря на всеобщее смятение, мои шансы избежать встречи с ним весьма невелики. Поэтому я выждал момент, когда он скрылся в направлении надворных построек с каким-то поручением, и без труда запудрил мозги какому-то недоумку-челядинцу. Если мне не изменяет память, я представился коллегой доктора Куинса.
— Семейного врача.
— Совершенно верно: некоего знахаря, получавшего раз в три-четыре года взятку, чтобы Табита надежно оставалась под замком. Его авто я миновал на дороге в нескольких милях от поместья, а потому знал, что свой визит он уже совершил. При входе я сказал, что он попросил меня высказать независимое суждение.
Как мне передать впечатление от состояния рассудка Табиты в то утро? Она рассказала мне, что произошло, — довольно спокойно, без видимых признаков шока или потрясения. Однако под ее самообладанием я уловил такое отчаяние, такое разочарование… Ее последняя надежда разбилась вдребезги, глоток свободы иссяк, будущее отняли… Я далеко не сентиментален, Майкл, женские чувства мне совершенно чужды, однако в то утро, как бы нелепо это ни казалось, сердце мое едва не разорвалось. Я вручил Табите конверт Фаррингдона; она положила его в своей бювар, не распечатав; и тут в дверь постучали: то заглянул попрощаться Мортимер. У меня имелось лишь несколько секунд, чтобы спрятаться — одним прыжком я оказался в ее гардеробной, прикрыл за собой дверь, а Табита вновь взяла свое вязанье, погрузившись в привычную отрешенность. Разговор их был краток. Когда я смог вынырнуть из укрытия, мы с нею обменялись лишь несколькими словами. У нее в кошельке имелась значительная сумма, и Табита настояла на том, чтобы уплатить мне за услуги сполна. После чего я откланялся. Выскользнул из дома через черный ход и кружным путем вернулся к машине; на этом закончились мои профессиональные отношения с Табитой Уиншоу. С тех пор я ее больше не видел.
Финдлей уставился перед собой. Казалось, его охватила глубочайшая меланхолия, я даже не нашелся, что сказать.
— То было великолепное утро, — вдруг снова заговорил он. — Яркое солнышко. Синева неба. Золотеют листья. Вы бывали в тех краях, Майкл? Иногда меня туда очень тянет — по сию пору. Уиншоу-Тауэрс стоит на краю Спонтонской пустоши, и, не в силах сразу возвращаться в город, я остановил машину в укромном месте и несколько часов просто гулял, обдумывая странности последних недель — что все это означало и с чем я остался. В тот день, наверное, в почву были брошены семена моей решимости перебраться в Лондон. Было воскресенье, но гуляющих почти не наблюдалось. Я бродил, предоставленный, в сущности, самому себе, а солнце милостиво светило на все мои замыслы и решения.
— Вам повезло, — сказал я. — Я тоже помню то воскресенье, но тогда лило как из ведра. По крайней мере, там, где жил я.
— Бросьте, Майкл, вы преувеличиваете, — недоверчиво похмыкал Финдлей. — В то время вы были совсем несмышленышем. Как может ваша память отличать в такой дали один день от другого?
— И тем не менее я помню его очень ярко. В тот день мне исполнилось девять, и родители повезли меня в Вестон-супер-Мэр. Весь день шел дождь, и мы отправились в кино. — Информация эта Финдлею, судя по всему, показалась совершенно бессмысленной, а поскольку нам обоим грозил ностальгический ступор, я решил, что требуется быстро изменить тон беседы. — Так, ладно — что вы собираетесь делать с этой запиской? Оставить у себя?
Он еще раз прочел бумажку и отдал ее мне.
— Нет, Майкл. Мне она больше без надобности. В любом случае я выучил ее наизусть.
— Вы разве не хотите химически анализировать ее или что-то? Искать невидимые чернила?
— Насколько причудливые идеи приходят вам в голову, когда речь заходит об искусстве сыска, — сказал Финдлей. — По сравнению с ними мои методы выглядят весьма прозаическими. Верно, я вас разочаровал.
Сарказм был скорее добродушным, чем ледяным, поэтому я решился подыграть:
— Это правда. Я вырос на диете из Эркюля Пуаро и Шерлока Холмса. Даже сам писал детективные рассказы — когда был маленьким. Разумеется, я надеялся, что вы окинете записку беспристрастным взором знатока, потом переведете взгляд из-под полуопущенных век на меня и произнесете нечто внушительное. Например: „Это — единственное в своем роде, мой дорогой мистер Оуэн. Весьма и весьма“.
Он улыбнулся.
— Ну, не все потеряно, Майкл. У нас еще осталась работа, которую мы можем выполнить вместе, целые горизонты изысканий, а кроме того… — Он вдруг замолк — довольно неожиданно, — и в глазах его, мне показалось, зажегся и погас огонек. — А кроме того… Знаете, а ведь тут вы, пожалуй, правы.
— Пожалуй, прав? В чем именно?
— Оно ведь в самом деле единственное — в своем роде. Вот что самое странное.
— Боюсь, я потерял ход вашей мысли.
— Слово „крекер“, Майкл. Оно ведь должно стоять во множественном числе. Один крекер с сыром и стебельком сельдерея. Не очень питательный ужин, а? Этим не наешься.
Я попробовал найти какое-то объяснение и довольно неуверенно выдавил:
— Но-о… ведь это же было во время войны. Вероятно, пайки и все такое…
Финдлей покачал головой:
— Что-то мне подсказывает, что тяготы военного времени не сильно коснулись хозяйства Уиншоу. Не похоже, что эти люди вообще способны затягивать потуже ремни. Нет, все это гораздо интереснее, чем я предполагал. Придется еще немного пораскинуть мозгами.
— Кроме того, там была еще одна загадка, не забывайте.
Финдлей выжидательно посмотрел на меня.
— Не помните? Все эти разговоры о том, что Табита якобы слышала голоса немцев из спальни Лоренса. Она даже заперла его там, но оказалось, что все это время он был в бильярдной.
— Ну, этому, разумеется, есть вполне правдоподобное объяснение. Однако, чтобы его проверить, придется нанести визит в дом. Покаже, думаю, можно попробовать подойти к проблеме с другого конца.
— В смысле?
— Во всей этой истории есть одна часть, элемент, торчащий, как пресловутая заноза в пальце. Один актер, которому на сцене с партнерами настолько не по себе, что поневоле задумаешься, не забрел ли он сюда из совершенно другой пьесы. Я имею в виду вас, Майкл.
— Меня? А я тут при чем? Я вообще в этой истории случайно. На моем месте мог быть кто угодно.
