Элис улыбнулась:
— Похоже, она к вам до сих пор неравнодушна.
— Кто, Джоан? Нет. Мы же с ней едва знакомы. А тогда просто были детьми.
— Не знаю, но хранить все эти годы вашу фотографию… А теперь, когда у вас выходят книги и все такое, должно быть, вы ей кажетесь блистательным писателем.
— Нет, я хочу сказать, все это просто ради… ну, по старой дружбе, что ли.
Что бы я ни делал, чтобы все преуменьшить, было заметно: от упоминаний о Джоан Элис становилось неуютно. Спазмы ползучей ревности, что ли? Уже? Именно так я предпочел это истолковать в своем предательском возбуждении, и подозрение мое только укрепилось, когда она глянула на часы и с неприкрытой резкостью сменила тему.
— Скажите, Майкл, вы много зарабатываете писательством?
Вопрос мог показаться нахальным и неуместным, но если Элис решила рискнуть, то вполне оправданно: к этому моменту я выложил бы ей всю подноготную.
— Не очень, нет. Этим ведь занимаются не из-за денег.
— Конечно нет. Я спросила только потому, что… видите ли. Я сама работаю в издательском бизнесе и знаю, о каких суммах может идти речь. Я понимаю, что вам, должно быть, приходится нелегко.
— Вы работаете в издательстве? Каком?
— О, вы вряд ли о нем слыхали. Боюсь, я попадаю в самую позорную часть спектра. Эти убийственные слова — я едва могу заставить себя их вымолвить… — Она слегка нагнулась ко мне, и голос ее упал до драматического шепота: — Издание за счет авторов.
Я снисходительно улыбнулся.
— Ну что тут сказать — большинство книг издается за счет авторов, если вдуматься. Я, например, определенно на жизнь себе не зарабатываю, а писательство отнимает большую часть времени, которое, наверное, я бы тратил на другую работу. Поэтому можно сказать, что я в каком-то смысле за привилегию еще и доплачиваю.
— Да, но мы публикуем ужасную чепуху. Кошмарные романы и скучнейшие автобиографии… То, что приличные книжные магазины на пять миль к себе не подпускают.
— Так вы их редактируете — всех этих людей?
— Да, мне со всеми этими чокнутыми авторами приходится иметь дело — разговаривать по телефону и уверять, что книги их — дело стоящее. Что, разумеется, неправда. А иногда приходится самой искать авторов — это работа похитрее: знаете, кому-нибудь хочется заказать книгу — историю своей семьи, например, или что-нибудь вроде, — поэтому нам приходится искать писателя, который согласился бы за это взяться. Вот сейчас я как раз этим и занимаюсь.
— Но каково нахальство этих ваших заказчиков: подразумевать, что истории их семей стоит писать.
— Ну, на самом деле они бывают довольно знамениты. Вы же слыхали о семействе Уиншоу, правда?
— Уиншоу — это как Генри Уиншоу, в смысле? Тот маньяк, что никогда не сходит с экранов телевизоров?
Она рассмеялась.
— Именно. В общем, у Генри есть… тетушка, кажется, и она хочет, чтобы кто-то написал о них книгу. Только ей хочется, чтобы занимался этим… понимаете, настоящий писатель. Не какой-нибудь писака.
— Господи, каким мазохистом нужно быть, чтобы под такое подписаться, как вы считаете?
— Наверное. Но вместе с тем денег у них куры не клюют, понимаете, — у всех, и она, похоже, готова платить какие-то невероятные суммы.
Я задумчиво потер подбородок, начиная улавливать, к чему она клонит.
— Знаете, звучит так… будто вы меня чуть ли не уговариваете.
Элис рассмеялась — словно мое предположение ее потрясло.
— Господи, да нет же. То есть вы, конечно, настоящий писатель, знаменитый, но я даже мечтать об этом не могла бы…
— А разве вы могли мечтать о том, чтобы встретиться со мной в поезде?
— Нет, но… Ох, ну это же просто смешно, даже говорить не стоит. У вас, должно быть, столько дел, столько замыслов новых книг…
— Так вышло, что в данный момент у меня нет никаких замыслов ни для каких новых книг. Несколько недель назад я разговаривал со своим редактором, и мы с ним, похоже, зашли в тупик.
— Но… послушайте, вы же не хотите сказать, что это вас всерьез заинтересовало.
— Так ведь вы мне пока не рассказали, в чем суть.
Пока она говорила, я изо всех сил старался, чтобы глаза у меня не выкатывались из орбит, а челюсть не отстегивалась. Это было нелегко. В те первые несколько секунд, за которые следовало что-то понять, я старался выглядеть бесстрастным и уверенным в себе. Так — теперь я смогу выехать из квартирки в Эрлз-Корт, например, и купить свою собственную; на сумму, о которой она упомянула, я смогу достаточно комфортно жить несколько лет. Но требовалось выяснить еще одно, нечто более важное, пока меня не потащило дальше по этой опасной тропинке.
— А эта книга, — сказал я, — это ваш проект, правда? Ваш ребенок?
— О да, еще бы. Мы… ну, в общем, я думаю, работать над ней мы будем вместе.
В динамике раздался голос кондуктора: мы подъезжали к Кеттерингу. Элис встала.
— Ладно, мне здесь выходить. Очень приятно было познакомиться, и… послушайте, не нужно со мной церемониться. Вам же на самом деле совсем не интересно этим заниматься, правда?
— Такой возможности нельзя исключать, да. Вполне вероятно.
Она снова рассмеялась.
— Не могу поверить, что это действительно происходит. Честное слово — никак. Послушайте, у меня тут где-то есть карточка… — Она порылась в сумочке. — Вот, возьмите и позвоните, когда у вас будет время подумать.
Я взял карточку: красными буквами выделялось название — „Павлин-пресс“, а под логотипом — надпись: „Гортензия Тонкс, старший редактор“.
— А кто это? — спросил я.
— О, это… моя начальница, наверное. Мне собственную карточку еще не заказали — я там относительно недавно. Но кто знает… — И здесь — я это отчетливо помню — она легонько коснулась моего плеча. — Возможно, вы окажетесь моим пропуском к повышению. Стоит мне им сказать, что в книге Уиншоу я заинтересовала самого Майкла Оуэна! Вот погодите… — Она перечеркнула незнакомое имя и вписала свое — крупными угловатыми буквами. А потом взяла мою руку и официально пожала. — Ну что ж. До скорой встречи.
Поезд уже тормозил у перрона, но я успел спросить:
— А сколько, вы говорили, вы пробудете у своей сестры?
Она обернулась, улыбаясь по-прежнему:
— Пару дней от силы. А что?
— Налегке путешествуете?
Просто я неожиданно заметил, что багажа с собой у нее не было — лишь маленькая дамская сумочка.
— О… у нее хранятся мои вещи. Там так мило — почти как мой второй дом.
Она отодвинула дверь, и перед глазами у меня остался ее последний образ: восторженная улыбка, взмах руки; образ, который медленно растворялся в пустоте восемь долгих лет, прошедших до того момента, когда я мельком увидел Элис Гастингс во второй — и последний — раз.
