Несколько минут я разглядывал ее, пока не начал мерещиться какой-то смысл. Сначала я видел только хаотичное лоскутное одеяло красок — само по себе оно поражало взгляд, однако подавляло и сбивало с толку. Затем постепенно начали проступать некие контуры и изгибы, и картина напоминала уже не лоскутное одеяло, а скорее вихрь движения и энергии, в который меня начало головокружительно затягивать. Наконец проявились некие формы, и я пустился в рискованное предприятие — определить, что это такое: сфера, занимающая всю левую сторону холста… с каким-то приспособлением, на которое, похоже, натянута сетка… Неужели это банальный натюрморт, только размазанный и весь перекошенный? Или грубо намалеванный пейзажик пустыря — скажем, угол на заднем дворе Джоан — с футбольным мячом и сломанной теннисной ракеткой? Чем дальше, тем больше мне казалось именно это, и восторг мой начал помаленьку угасать, когда…
— Не смотрите, пожалуйста.
В дверях, прижимая к груди бумажный пакет, стояла Фиби.
Я не нашелся, что ответить, кроме:
— Простите, я… это все любопытство.
Она вошла в комнату, положила пакет на стол и вынула альбом для рисования и карандаши.
— Я не против того, чтобы вы сюда входили, — сказала она, — но мне не нравится, когда рассматривают мои работы.
— Простите, мне, наверное, следовало… спросить разрешения или как-то…
— Дело не в этом. — Она вновь накинула простыню на холст и принялась поправлять пучок увядших гипсофил, торчавших в банке из-под варенья на подоконнике.
— Это же здорово, — сказал я и почувствовал, как она вдруг вся напряглась. Тем не менее я лепетал дальше: — То есть наполнить картину таким трагизмом, такой силой, когда имеете дело с настолько повседневными предметами, — это же замечательно. Иными словами, футбольный мяч и теннисная ракетка — кто бы мог подумать…
Фиби обернулась, но глаз не поднимала, а голос ее был по-прежнему тих.
— Я не очень уверена в своих художественных способностях.
— Напрасно.
— Это последняя из шести картин, навеянных мифом об Орфее.
— А остальные так же хороши, как э… — Я изумленно посмотрел на нее. — Прошу прощения?
— Здесь изображены лира и его отсеченная голова — их влекут воды Ибера.
Я сел на кровать.
— А…
— Теперь вы понимаете, почему я не люблю показывать свои работы.
Казалось, покончить с затянувшимся молчанием не удастся никогда. Я тупо смотрел в пространство, даже не пытаясь извиниться, настолько меня это ошеломило. Фиби села за стол и принялась затачивать карандаш. Я уже почти набрался решимости встать и уйти без единого слова — это было бы лучше всего, — когда она неожиданно спросила:
— Она сильно изменилась?
Я сначала не понял.
— Простите?
— Джоан. Сильно изменилась с тех пор, как вы с ней виделись в последний раз?
— О. Нет, не очень. — Потом подумал. — Если честно, я не могу сказать. Я ведь никогда ее по-настоящему не знал взрослой — только ребенком. Теперь мы словно заново познакомились.
— Да, я заметила. Вы совсем чужие.
Я пожал плечами. Не равнодушно, скорее — с сожалением.
— Наверное, не стоило мне приезжать.
— Что вы! Она несколько недель ждала этой встречи. Ей хорошо с вами, точно вам говорю. Когда вы тут, она совсем другая. И Грэму так кажется.
— Другая — в каком смысле?
— Менее… отчаявшаяся, что ли.
Мне не понравилось, как это прозвучало.
— Мне кажется, ей здесь очень одиноко, понимаете? А работа отнимает у нее все силы. Мы с Грэмом стараемся ее растормошить как можем. Я знаю, она с ужасом ждет лета, когда нас тут не будет. Не то чтобы нам это было тяжело или как-то… — с жаром добавила она. — Мы оба с ней вообще-то отлично ладим, только пара каких-то вещей, как бы это сказать… выходит за рамки служебных обязанностей. Например, когда приходится играть.
— Играть?
— Довольно часто после ужина она хочет, чтобы мы играли с нею в настольные игры. „Монополия“, „Змейки-лесенки“ — вот такие.
Я ничего не сказал. Но внутри меня почему-то затрясло.
— В любом случае вам об этом не стоит волноваться. Пока вы здесь, она о них и не вспомнит, это точно. Ни к чему.
* * *
— Ну? Кто со мной в „Скрэббл“ по-быстрому перекинется?
С улыбкой предвкушения Джоан обвела взглядом сидевших за столом, и каждый из нас постарался отвести глаза. Грэм прибегнул к обычному трюку — принялся собирать тарелки, Фиби сосредоточенно допивала оставшееся в бокале вино, а во мне вдруг проснулся интерес к тому, как перевести лозунги на плакате польского профсоюза, что пялился на меня последние три вечера. Через несколько секунд я осознал: остальные надеются, что я приду им на помощь. Поэтому ответил:
— Вообще-то мне было не помешало часок-другой посидеть в одиночестве с блокнотом, если не возражаешь. Меня сегодня просто переполняют замыслы.
Наглая ложь — но единственная причина, которую Джоан сочла бы уважительной.
— Ну что ж, — сказала она. — Не хочу мешать вам с Музой. Но если ты пишешь новую книгу, дай мне слово.
— Какое?
— Разумеется, что я буду первой читательницей.
Я криво улыбнулся.
— Ну, это дело долгое. Сомневаюсь, что она увидит свет в ближайшем будущем. А тем временем мне нужно еще кое над чем подумать — я собираюсь заняться документалистикой. — По выражению лица было трудно определить, впечатлило это признание Джоан или покоробило. — Мне предложили работу — написать хронику одного весьма высокопоставленного семейства. А это совершенно другое дело, если хотите знать.
— О! И кто бы это мог быть?
Я назвал фамилию, и Грэм презрительно и недоверчиво фыркнул.
— Этой стаи упырей? Сильно же вас в таком случае прижало — вот все, что я могу сказать. — И он скрылся в кухне, унося наши тарелки с остатками превосходной „парминьяны“ Фиби. На ходу он чуть слышно бормотал: — Уиншоу, значит, а? Умора…
Джоан посмотрела ему вслед расширившимися в недоумении глазами.
— Чего это он так? Что особенного в этих Уиншоу?
Она повернулась ко мне за разъяснениями, но реакция Грэма всерьез ужалила меня, и я надулся.
— Ты поняла, что он хотел сказать? — спросила она у Фиби. — Ты об этих Уиншоу слыхала?
Фиби кивнула.
— Слышала о Родерике. Арт-дилер. Несколько недель назад должен был приехать к нам и прочесть лекцию об искусстве — точнее, о том, как художнику выжить на рынке. Но так и не объявился.
— Н-ну, Майкл, — произнесла Джоан, — ты у нас темная лошадка. Я хочу все про это знать. Рассказывай, я настаиваю.
