В общем, трудно было найти более французского француза.
Впрочем, де Голль этого еще не осознавал. Когда он, беженец, прибыл в Лондон 16 июня 1940 года, его, скорее всего, поразил тот факт, что в городе он стал французом номер один. Еще десять дней назад он был членом кризисного правительства, после того как Франция оценила его военные теории и решила, что они все-таки могут пригодиться. Но высокие правительственные чиновники остались дома, чтобы капитулировать. Французские политики не придумали ничего лучше, кроме как прекратить борьбу и предложить Германии Париж в качестве «открытого города», то есть сдать его нацистам ради сохранения исторических памятников.
И вот 17 июня Петен выступил по радио с обращением к нации, которое не имело ничего общего с вдохновляющей речью Черчилля. «С болью в сердце я говорю вам сегодня о том, что надо прекратить борьбу, — сказал он своим войскам. — Этой ночью я обратился к противнику и спросил, готов ли он вместе с нами, как принято между солдатами после честной борьбы, искать возможности для прекращения военных действий».
Ни о каком прекращении военных действий с нацистами не договорились, никаких условий не было выдвинуто, но Петен уже капитулировал.
Французские войска тотчас сложили оружие, и около миллиона солдат пополнили нацистские лагеря для военнопленных. Среди них было около ста тысяч солдат, ранее эвакуированных из Дюнкерка, но вскоре вернувшихся из Англии во Францию.
Капитуляция стала ключевым моментом в англо-французских отношениях. Черчилль объявил о том, бритты выступают за продолжение борьбы (с безопасной позиции на своем острове, оставив Францию в полном дерьме), на что старый англофоб Петен сказал: спасибо, не надо.
В каком-то смысле Франция демонстрировала, что Париж является для нее центром вселенной. Были планы сгруппировать союзные войска на западе и использовать порты Брест и Бордо в качестве баз для контратак при поддержке британцев. Де Голль предлагал эвакуировать французские войска в Африку и на Средний Восток, а потом оттуда двинуться во Францию и ударить по врагу. Там уже находились сотни тысяч французских и колониальных войск, только и ожидавших приказа.
Но нет, в отличие от 1914 года, когда мобилизовали даже стариков и такси, чтобы отбросить немцев с порога родного города, парижане на этот раз решили, что битва проиграна. Гитлер вот-вот возьмет Нотр-Дам, Елисейские Поля и все мало-мальски известные кафе на бульваре Сен-Жермен, а больше и не за что сражаться.
Франция не станет «спать с трупом»
К счастью, де Голль не был парижанином (он родился в Лилле, на севере страны), и он не проникся пораженческими настроениями своих коллег. Он даже на время засунул куда подальше свою генетическую англофобию ради идеи, которая заставила бы современных французов и британцев содрогнуться от ужаса.
Французский посол в Лондоне, Андре Корбен, и видный британский дипломат, сэр Роберт Ванситтарт, придумали сумасшедший план создания единой франко-британской нации.
По правде говоря, нечто подобное пыталась проделать целая компания британских монархов, но их планы обычно подразумевали захват Франции и примитивное ее подчинение. Наполеон тоже хотел претворить в жизнь такую схему, но он мечтал сделать Британию французской территорией, вроде Ломбардии и Сирии, где будут приняты его законы и расцветут дома терпимости.
В прошлом каждая из сторон стремилась силой подчинить соседку. Но план 1940 года подразумевал союз по обоюдному согласию, полное слияние. Предполагалось общее гражданство, и роли правительств были бы распределены, как в политическом альянсе двух партий. Из двух наций получилась бы одна.
Конечно, это была чисто пропагандистская уловка, способ донести до Гитлера мысль, что Франция не завоевана, потому что ее английские территории до сих пор свободны. Но, даже при таком раскладе, де Голль тотчас ухватился за эту идею и, намереваясь втолковать ее своим коллегам-дезертирам во Франции, сел в самолет.
Их ответ был предсказуем. Петен сказал, что дни Британии сочтены и это «все равно что предлагать союз с трупом». Тем более что он уже вынашивал планы лечь в постель с врагом (который был живее всех живых).
Де Голль принял мудрое решение сразу вернуться в Лондон, где Черчилль — вопреки советам Форин-офис — договорился об эфире на Би-би-си и вдохновил француза выступить с речью в духе «борьба будет продолжена».
Де Голль говорит, а мир не слышит
Это случилось 18 июня, в 125-ю годовщину Ватерлоо: генерал выступил по радио со знаменитым обращением к соотечественникам. Несмотря на название — «Обращение от 18 июня», — это не был призыв делать взносы на благотворительность. Де Голль призвал французов оказать сопротивление нацистскому режиму, произнеся французский вариант речи Черчилля, изобилующий риторическими вопросами, повторами и восклицаниями.
«Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет!.. Ибо Франция не одинока!.. За ней стоит обширная империя. Она может объединиться с Британской империей, которая господствует на морях и продолжает борьбу». Пожалуй, впервые в истории француз с таким воодушевлением объявлял о морском превосходстве Британии.
Далее в своей речи он признал мировой характер войны, не ограниченной пределами Франции, и наконец перешел к драматическому финалу, в котором пообещал: «Что бы ни произошло, пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет никогда». Это была хорошая концовка, однако де Голль испортил ее, объявив, что снова будет говорить завтра, но не сделал этого.
Тем не менее де Голль произнес самую знаменитую речь во французской истории, и если уж не текст, то ее название, l'Appel du 18 juin («Обращение от 18 июня») знакомо каждому французскому школьнику. Проблема состояла лишь в том, что ее практически не услышали французы. Речь передавало английское радио, без анонса, да и имя этого человека мало кто во Франции слышал. И к сожалению, Би-би-си сочла речь настолько незначительной, что ее даже не потрудились записать на пленку.
Все это в какой-то степени объясняет вялые отклики на обращение. Де Голль пригласил всех французов, находящихся в Великобритании, как солдат, так и гражданских лиц, присоединиться к нему, но мало кто последовал его призыву. Из 10 000 французских иммигрантов в Британии добровольцев набралось лишь три сотни, а из 100 000 солдат, временно находившихся на британской земле, на сторону де Голля встали лишь 7000; остальные вернулись домой и пополнили ряды военнопленных.
Хуже того, несмотря на реверанс в сторону Америки, который сделал генерал в своей речи, президент Рузвельт отказался признать де Голля лидером Франции. Вплоть до конца 1940 года американцы делали ставку на сотрудничество с Петеном и его министрами, надеясь склонить их к борьбе с Гитлером.
Только Черчилль встал рядом с Генералом и сделал официальное заявление о том, что «правительство Его Величества признает генерала де Голля лидером всех свободных французов, где бы они ни находились».
