– Я не анально-свихнутая. Я просто хочу отвадить грызунов, хотя в смысле тебя уже поздновато.
До меня вдруг дошло, что мы с ним знакомы всего несколько дней, а ругаемся, как давно женатая пара. Такое мгновенное сближение неуютно, однако естественно, как ни странно. Перепалки с Арчи выводили меня из себя, но их страшно хотелось провоцировать – как нельзя не ковырять заусенец или не тыкать языком в шатающийся зуб. Теперь, оборачиваясь, я понимаю, до чего не хватало мне общества взрослого человека. Арчи отравлял мне существование, но спасал от одиночества и был куда общительнее кота.
– Возня по дому – абсолютная, блин, потеря времени, – зевнув, продолжал Арчи. – Не успеешь закончить – начинай сначала, всего через каких-то два месяца.
– Вероятно, это ускользнуло от твоего внимания, но я – человек подзарплатный. Я учитель. А не принцесса в замке.
– Да ты хоть воздушный замок себе построй, все равно будешь весь день его вылизывать, – огрызнулся он. – И вообще я по дому помогаю, – заметил он, озираясь. – Видишь? Взглядом выметаю комнату.
Я закатила глаза в преувеличенном раздражении.
– Ага, а кто почти все время убирает и готовит? Потрогай-ка у себя между ног. Яйца на месте? Стало быть, не ты. Кимми тебя, что ли, вообще не одомашнила?
Он забрал у меня метелку для пыли.
– Выдохни, женщина. Я тебе так скажу: ни у одного чувака еще не встало на телку лишь потому, что у нее палас чистый. «Вау, у тебя нет пыли на плинтусах. Желаю тебя имать, девка-красавка». – И он игриво хватанул меня за талию.
Я чиркнула по нему заточенным взглядом.
– Ой, кстати. Тут звонили семидесятые. Просят вернуть манипулятивный шовинизм... Я начинаю понимать, Арчибальд, отчего это моя кузина тебя слила.
Мои слова его явно ранили, но он выдал ответную дозу яда:
– Ты так говоришь «манипулятивный шовинизм», как будто это что-то плохое. Ох уж эти женщины, – вздохнул он, – и жить без них тошно, и в рабство не загонишь.
– Вот! Ты сыплешь такими прибаутками при Мерлине, а он думает, что ты всерьез.
– Милая, я еще как всерьез. Ха, я еще как понимаю концепцию феминизма. Но не ее применимость ко мне.
– Я тебе покажу ее применимость, – вскинула я воинственную бровь. – У тебя день испытательного срока. Не увижу изменений – твоя жопа вылетит на тротуар.
* * *
По дороге с пробежки в парке я отбила эсэмэс Фиби, улетевшей в Берлин с ночевкой: «Ну все. Я повесила Арчи на дверь табличку со временем выписки».
Но, повернув ключ в замке, я остолбенела: старый рокер был уже на ногах и не в одних трусах.
– Ишь ты поди ж ты. Оно ходит и разговаривает.
– Дела домашние капец изнуряют.
И он накинулся на круассан, который я только что выложила на стол.
– Как с утра встал – ни разу не присел.
Часы показали мне 7.30. Я недовольно скривилась: жилец меня раздражал.
– Рот протереть не забудь, Арчи. Какая-та чушь налипла.
– Я даже мусор вынес. Ну как, можно я останусь? – спросил он, разбрасывая крошки.
– Терпеть этого не могу в мужчинах. Один раз вынул тарелки из посудомойки – и уже делает заявление в прессе о своем подвиге.
Он тем временем распотрошил еще один круассан, а я пожалела, что не купила домашний набор для аутопсии.
– Ладно, мне пора на работу. А ты давай-ка подними Мерлина, отведи его в школу, постирай, сделай ужин – и тогда поглядим, э?
Арчи прекратил глумление над выпечкой.
– Ужин? Елки зеленые. Мадам желает «Веджемайт»
[68]
на тосте средней или слабой прожарки?
– «Веджемайт» – да, можно использовать как намазку... или как промышленный растворитель, – проворчала я. – Нет, я имею в виду разнообразную трапезу, Арчибальд.
* * *
Домой я приползла после шести часов попыток обучить ямбическому пентаметру класс подростков, которые не могут прочесть даже повестку в суд за хулиганство, и еще на крыльце почувствовала, как стены пульсируют от раскатов бас-гитары. Стекла нашей дряхлой георгианской терраски дребезжали, будто заново переживая фашистские авианалеты. Рассерженно оборов зонтик, я протопала в гостиную, вырубила «Лед Зеппелин» на вертушке и направилась мимо распростертого Арчи к стиральной машине.
У меня под черепом зигзагами засновали начатки мигрени.
– Я, кажется, просила тебя постирать? – спросила я, уже мысленно репетируя речь о выселении.
– Подруга, ты, похоже, месяцев на пять отстала по стирке. Мерлиновы манатки теперь уж и не стоит, видимо, стирать – он из них вырос.
– А ужин что? – Бурля негодованием, я ворвалась в кухню, заваленную плошками, эмалированными засохшей едой.
– Я думал, остатками перебьемся, – крикнул он с дивана.
– Остатками чего? У нас было что оставлять? Кто готовил? И когда? – Меня так трясло, что можно было заподозрить позднюю стадию Паркинсона.
– Эй, за каждой успешной женщиной – всегда микроволновка и замороженный харч.
Он сплел пальцы на затылке и пошевелил мускулами.
– А, да – ну и чувак, который может оценить ее попку, – добавил он, вытягивая шею, чтобы вид на мой зад открылся получше.
Я глянула с отвращением на пастуший пирог
[69]
в пластиковой упаковке, выложенный на стол.
– Ты помнишь, что я говорила про разнообразную трапезу? Где овощи?
Я натянула резиновые перчатки и принялась сваливать тарелки в раковину.
– У нас с Мерлином был очень разнообразный обед. И белый, и черный шоколад – правда, Мерлин? – крикнул он.
Я уже собралась было наорать на него за шоколадный обед, но тут до меня дошло, что именно я услышала.
– Обед? – Меня аж приморозило. – То есть Мерлин не ходил в школу?
– Ой, да брось эту посуду, у тебя был тяжелый день.
Я вдруг безосновательно подумала, что Арчи предложит вымыть посуду сам, но он добавил с хитрованской улыбкой:
– Завтра помоешь. Или вот что: пусть Мерлин помоет. Эй, мудрец!
– Мудрец? – поморщилась я.
Мой сын прискакал в кухню и выжал из меня воздух своей обычной медвежьей хваткой. Лицо у него пылало от возбуждения.
– Ты такая шикарная женщина! – воскликнул он, но тут же растерялся. – А ты и впрямь моя мать?
В его взгляде друг за дружкой гонялись самые разные чувства.
