— Я уйду на часик по делам, — сообщила я бабе Рае, на что
она с осуждением ответила:
— А чего еще от тебя ждать.
* * *
Юля была напугана изрядно и долго не хотела мне открывать,
досконально выспрашивая, кто я, и заставляя все ответы подкреплять
доказательствами. В конце концов мне удалось ее убедить, что я — это я, а не
злоумышленник, и она впустила меня в квартиру.
— Вставь в дверь «глазок», — тут же посоветовала я.
— Ах, до этого ли мне, — пожаловалась Юля.
— Ты права, — согласилась я. — Что ты там говорила про
картину?
— Она упала.
— Нет, я о другом. Кто подарил ее тебе?
— Ты.
— Я?!!
Можно представить мое изумление.
— Ты, ты, — заверила Юля.
Тут задумаешься.
— И когда это было? — после секундного, но тщательного
анализа спросила я.
— Вчера, после того как мы расстались.
«Началось. Неужели у меня та же болезнь, что и у Пупса? —
испугалась я. — Что может быть страшней: совершать поступки и тут же забывать
об этом?!»
— Где эта картина? — спросила я.
Юля повела меня в комнату и показала на лежащие в углу
обломки рамы. На спинке стоящего рядом стула висел вполне целый, жутко
испачканный краской холст. Я его развернула, посмотрела и пришла в ужас — мой
Санька рисует значительно приличней. Да что там Санька, перевернутая банка с
краской способна на большее в смысле искусства.
— Ты хочешь сказать, что, после того как мы расстались, я
вернулась и подарила тебе эту.., картину? — содрогаясь от отвращения, спросила
я.
— Не вернулась, но подарила, — ответила Юля.
Однако я не слушала ее, я была потрясена уродством картины.
— И ты рискнула повесить это на стену? — возмутилась я. —
Твое счастье, что оно свалилось. Это же позор всему, что имеет руки.
— Мархалева, как ты можешь так говорить о художественном
произведении, — укорила меня Юля.
— Не называй это художественным произведением.
Кто-то просто чистил кисти о холст, а потом загнал эту грязь
по пьяни, совести не имея. Неужели я это в руки брала? Бррр! Поверить не могу.
Если я вернулась с этой картиной, предоставь доказательства.
— Нет, я этого не говорила. Ты не вернулась. Пришел какой-то
мальчишка и принес замотанный в газеты сверток. Я удивилась, а он сунул сверток
мне в руки, сказал, что ты мне в подарок передала, и убежал.
Я сверток развернула, и там оказалась эта картина.
— Не называй это картиной! — взмолилась я. — В противном
случае все то, что висит в Эрмитаже, надо как-то по-другому называть. Да что
там в Эрмитаже!
Называть по-другому надо даже то, что продается на Арбате.
Кто-то просто посмеялся над тобой.
— Этого не может быть, — обиделась Юля.
— Посуди сама, стала бы я заворачивать свой подарок в
газеты? Неужели я приличней ничего не нашла бы? Я знаю, кто послал этот ужас!
— Кто?
— Тот, кто прострелил шляпку и стрелял из арбалета. Он и
безобразие это прислал.
Юля смотрела на меня с недоверием.
— Зачем? — спросила она.
— Чтобы оно со стены упало. Разве ты не в курсе?
У Розы так было, потом у Тоси, потом у Ларисы и у Маруси — и
вот теперь у тебя.
Я подробно поведала Юле все, что знала. Не могу сказать, что
она мне полностью поверила, но призадумалась.
— Софи, а зачем это нужно? — спросила она, ни на секунду уже
не допуская, что на нее покушались.
— Видимо, есть причина, но нам она неведома.
— Могу предположить лишь одно, — сказала Юля. — Развлекается
какой-то маньяк.
— Похоже, но странно другое. Кстати, это Маруся открыла. Все
это передается, как зараза. Знаешь, от кого ты заразилась? От Маруси.
— Ты уже говорила.
— Но не говорила как. Она рассказала тебе о шляпке и стреле,
и ты тут же заразилась.
— По телефону? — удивилась Юля.
— Увы, да, эта гадость передается даже по телефону.
Видимо, здесь дело не в том, каким путем. И передается она
не всем подряд, а лишь тому, кто услышал историю о шляпке и стреле первым.
И тут-то до меня наконец дошло.
— Юля, — завопила я, — ты, кроме меня, кому-нибудь об этом
рассказывала?
— Нет, — грустно покачала она головой.
— Ну все, я влипла, — пригорюнилась я. — Теперь и у меня
начнется. Надо выбрать все же шляпку похуже, а то есть у меня тяга к
расточительству.
Глава 19
Я не просто влипла. Теперь, когда я постигла способ передачи
этих неприятностей, на мне лежала большая ответственность.
Выразить не могу, как неприятно осознавать, что ты заразна.
И зараза какая-то странная, непонятная и науке неведомая. А я очень осознавала,
как говорит Маруся, прямо вся осознавала, что могу еще кого-нибудь заразить.
Поскольку делать мне этого не хотелось — брать на себя такой грех, — я решила
молчать и никому о своих бедах не рассказывать, что бы со мной ни случилось.
«Штука эта абсолютно безобидная, — успокаивала я себя, —
подумаешь, кто-то прострелит мою шляпку, раз — и все, я даже не почувствую.
Шляпку жалко, конечно, но если вспомнить про голову… Тут и речи нет, пускай
стреляют, лишь бы не промазали. Вот Марусе повезло, она даже головой не
рисковала, а все потому, что не носит шляпок. А кто заставляет меня их носить?»
Когда со шляпкой я нашла решение, встал вопрос о стреле.
«А что стрела? — подумала я. — Маньяк этот, видимо, парень
меткий, раз так точно промахивается. Он уже неплохо зарекомендовал себя, так
почему я должна ему не доверять? Со всеми же он промахивался, значит,
промахнется и со мной, точнее в меня, ну, в смысле, в меня не попадет. А что
касается картины, тут и вовсе нет никакого риска. Картина упадет, и я человек
свободный — буду жить-поживать и ни о чем не волноваться. И вообще, если все
это происходит без жертв, то и сейчас волноваться не стоит. Не стоит и дальше
передавать эту заразу, поэтому буду молчать. Кто знает, может, все и закончится
на мне, может, на мне все и прекратится, раз я буду молчать и никому не передам
эту заразу».
С помощью такого тренинга я окончательно успокоила себя, но
все же предприняла кое-какие меры безопасности. На всякий случай сняла со стены
свой огромный портрет и спрятала его подальше, а чтобы не разочаровывать
маньяка, повесила в зале на стене малюсенькую картинку, ее падение уж точно не
принесет никакого вреда ни Саньке, ни паркету.
