Тут уж я обезумела, потому что только сумасшедший стал бы
такой разговор продолжать, а я продолжила.
— Мне жалко Саньке балыка?! — завопила я. — Нет, ну сказать
такое! Это же ребенок! Он же не может, как взрослые, как ты, жрать все подряд,
любую гадость.
Может, и водки прикажешь ему подавать?
— Да с такой мамой он скоро и сам догадается, — изрекла
Маруся и, забыв о том, что уходит из жизни, жизнерадостно заржала, хоть и не
ела овсянки.
Смех этот меня немного охладил, я взяла себя в руки и,
сдерживаясь, сказала:
— Маруся, ты, по-моему, чем-то занята была, так не буду тебе
мешать.
— Чем я была занята? — удивилась Маруся, явно считая, что
высказала мне непростительно мало.
Был у нее приличный настрой.
— Ты из жизни собиралась уходить, — напомнила я, — так уходи
и не отвлекайся на чужие проблемы.
Кто знает Марусю, тот поймет, в каком русле пошел наш
разговор. Я взялась выступать не в своей весовой категории, и нахрапистая
Маруся в два счета довела меня до слез. Закончилось тем, что я крикнула:
— А, иди ты! — и с рыданиями бросила телефонную трубку.
Евгений, услышав мои рыдания, даже на подвиг пошел: он
оторвался от телевизора и, выскочив в прихожую, спросил:
— Что случилось?
— Ма-ару-усяя! — только и смогла сквозь душившие меня
рыдания выдавить я.
Обида была нанесена смертельная и в самое мое больное место
— Саньку. Как ни старалась я быть матерью родной, а, оказывается, не
получилось.
— Ма-ару-усяяя! — задыхаясь от рыданий, с трудом выговорила
я.
Евгений изменился в лице:
— Что, заболела?
Я отрицательно потрясла головой.
— Умерла?!
Я махнула рукой и помчалась в спальню. Евгений за мной. Я
закрыла дверь и истерично крикнула:
— Отстань!
Евгений мгновенно притих, но остался стоять под дверью, уже
не решаясь тревожить меня своими вопросами.
А я рыдала!
Как я рыдала!!!
Не знаю, как Маруся, но я уже уходила из жизни прямо вся.
Прямо вся уходила.
Такое сказать! Так меня осудить!
Я, глупая, жила и радовалась, а, оказывается, у меня просто
кошмар что с жизнью творится. Думала, что хоть с Евгением порядок, так нет же,
оказывается, Астров мой сплошной цинизм и эта, как ее, пошлость. Думала, с
Санькой…
Ох, с Санькой вообще все не то. Я не даю ему балыка. Маруся
права, не даю балыка сыну. А он просит.
Постоянно просит. Как увидит, что жрет Маруся, так сразу же
именно это и просит: балык — так балык, колбасу копченую — так колбасу
копченую…
А я не даю. Не даю из лучших побуждений, печень его берегу,
Роза сказала, что ребенку нельзя балыка, канцерогены там, а Санька просит. Он
запомнит, что я не давала ему балыка, а потом вырастет, узнает, что я ему
неродная мать, и скажет: «Теперь мне ясно, почему я не получал балыка».
Но Маруся тоже мне неродная, однако с моим балыком у нее нет
проблем.
Рыдая, я упустила из вида Евгения, а он между тем уже с
кем-то там разговаривал и, судя по тону, не с бабой Раей и не с Санькой.
Я прислушалась.
— Роза, не могу я ее, позвать, — смущенно отвечал Евгений.
«С Розой говорит, — догадалась я. — По телефону».
Видимо, Роза недоумевала, почему Евгений не может меня
позвать.
— Да плачет она, плачет, — пояснял уже он. — Ты разве не
слышала, умерла Маруся.
Я пришла в ужас. Ну, он Розе сейчас наговорит…
Выскочив из спальни, я выхватила у Евгения трубку и
закричала:
— Роза, не верь, эта стерва жива.
— Да знаю, — сказала Роза, — только что с ней разговаривала.
Страдает она.
— Только не советуй быть с ней понежней, — предупредила я. —
Следуя твоим советам, страдаю уже и я.
Ты оказалась права, с Марусей что-то происходит, но лично
мне от этого хочется быть подальше.
— Я-то права, — рассердилась Роза, — да ты не права. Маруся
в ужасном состоянии, если мы ее сейчас не поддержим, то потом будем очень
жалеть.
— А я уже жалею, и как раз потому, что поддержала.
В результате разругались вдрызг. Присоединяюсь к Тамарке и
больше слышать о ней не желаю.
— Это черт-те что! — возмутилась Роза. — Мне что же, самой к
ней ехать?
— А почему бы нет?
— Да я же на пути к Баркасову! Ты же знаешь, как долго
возвращаться от него, а я уже почти приехала.
Я вся на нервах: Маруся звонит мне на мобильный, жалуется,
говорит, что вот-вот из жизни уйдет…
— Пока она уходить будет, мы раньше ее управимся, — заверила
я. — Уж она это нам обеспечит. Как хочешь, а я не поеду к ней. И зачем?
— Ее нельзя оставлять одну, она в жутком стрессе! —
закричала Роза.
— А я? Думаешь, я не в стрессе? Слышала бы, чего она мне
наговорила.
— Она из жизни уходит! — воплем отчаяния заключила Роза.
— Я тоже после разговора с ней чуть не ушла, захлебнувшись
слезами.
Роза, как ни странно, удивилась.
— Ты что, и в самом деле плакала? — уже спокойно спросила
она. — Значит, не преувеличил Евгений?
— Нет у него такой привычки, — отрезала я. — Он все
преуменьшает: я не плакала, я исступленно рыдала.
У меня не душа, а разверзнутая рана после беседы с Марусей.
Она же как с цепи сорвалась.
— Сонечка, ты не должна на нее сейчас обращать внимание, —
принялась увещевать меня Роза. — У нее абулия с признаками аггравации
[1]
на
фоне тяжелейшей агипногнозии
[2]
, это я тебе как гинеколог говорю.
Услышав это, я взбесилась.
— Ты на меня терминами не дави, — закричала я, — термины я и
сама знаю. Абстиненция
[3]
у нее на почве злостной гамомании
[4]
, помноженной
на истерическую изолофобию
[5]
, с тяжелыми признаками булимии
[6]
, отягощенной
неизлечимой вербоманией
[7]
.
