— Ну как же! — с укором воскликнула я. — На договор
подписания!
— Ах, да, — вспомнила Маша и опять удивилась:
— А я здесь при чем? Почему у меня его должны подписывать,
этот договор?
— Так начальник сказал, — ответила я и добавила:
— Сами знаете, как спорить с начальниками. Перлась сюда с
другого конца города.
Здесь я не врала.
— Ну подождите немного, — с чувством вины предложила Маша, —
может, он еще приедет.
— Да как же он приедет, если вы незнакомы?
Маша задумалась. Она очень хотела мне помочь.
Это было видно.
— Иван Федорович, знакомое имя, — рассеянно бормотала она. —
Какой он?
Я тут же выдала экспресс-портрет:
— Громадный мужчина, симпатичный, если не учитывать мой
вкус, иногда громко смеется, много ест, мало зарабатывает.
— Кажется, я его знаю, — обрадовалась Маша. — Точно, знаю.
Он обращался ко мне несколько раз.
Точно. И недавно звонил.
Я взволновалась уже натурально:
— А как бы мне его разыскать?
— Подождите секунду, я в компьютер загляну, — сказала Маша и
убежала в комнату.
Я осталась горевать на кухне.
«Ну, Маруся, — мысленно возмущалась я. — Где она только
адрес этот взяла? Ну, я ей покажу! Хорошо еще, что здесь добрые люди живут и
меня не побили».
Вскоре Маша вернулась. В руках она несла лист бумаги.
— Вот, Груша, адрес Архангельского Ивана Федоровича. И
телефон здесь, — радуясь за меня, сказала она. — Можете прямо от меня
позвонить.
Так я и сделала. Иван Федорович был дома и даже согласился
меня принять.
Нежно простившись с Машей, я отправилась к Архангельскому.
Глава 32
То, что я увидела в квартире Архангельского, озадачило меня.
Непередаваемо тоскливо выглядели обшарпанные стены однокомнатной хрущевки,
ужасали скрипучие полы, удручало отсутствие самой примитивной люстры, поражали
газеты на окнах и изумляло полное отсутствие мебели, поскольку назвать мебелью
наспех сбитый из досок хромоногий табурет и раскладушку язык у меня не
поворачивается. На кухне, правда, раковина, двухконфорочная газовая плита,
некое подобие стола и пародия на холодильник пытались создать уют, но исправить
общего гнетущего впечатления они не могли.
"И Маруся будет меня убеждать, что он ушел к другой
женщине? — мысленно возмутилась я. — Снимает такой сарай, что просто сердце
кровью обливается. Но что заставило его пойти на столь радикальные меры?
У Маруси ласка! У Маруси уют! Уж в чем, в чем, а в. уюте она
толк знает. Я сама бы у нее жила".
Несмотря на убогое существование, Архангельский выглядел
неплохо даже на самый придирчивый взгляд.
Побрит, одет, хорошо причесан — впрочем, все это он мог
сделать специально для меня.
«Зря предупредила его, — с досадой подумала я. — Надо было
застать врасплох».
Не скрывая любопытства, я прошлась по всей квартире, не
постеснялась даже в ванную заглянуть и после осмотра вынуждена была отметить,
что нищенский антураж компенсирует идеальная чистота. Молоток, Иван Федорович.
«Это первое, о чем сообщу Марусе», — решила я.
Иван Федорович был смущен и озадачен моим появлением.
— Как ты меня нашла? — спросил он, когда я, удовлетворившись
осмотром, успокоилась и рискнула присесть на колченогий табурет.
— Кто ищет, тот всегда найдет, — туманно ответила я.
— Ну-ну, — саркастически покачал головой Иван Федорович, что
я, прекрасно зная его, смело перевела как «долбанутым нет покоя».
Я решила, отбросив обиды, сразу брать быка за рога.
— Ты когда к Марусе возвращаться собираешься? —
категорически поинтересовалась я.
— Никогда, — гордо ответил Иван Федорович.
Гордость эта настораживала. Иван Федорович, несмотря на
главный свой недостаток — мою нелюбовь, — был нормальный мужчина. А когда
нормальный мужчина демонстрирует гордость? Ясно любому, что тогда, когда его
пытаются унизить или он унижен уже.
«Так-так-так, — подумала я. — Маруся что-то недоговаривает.
Одно дело — когда мужчина ушел от женщины, а совсем другое — когда он сбежал».
Обстановка, в которой пребывал Иван Федорович, говорила о
торопливом бегстве: он не просто сбежал, а умчался сломя голову, следовательно,
с Марусей у него вышел конфликт.
Дальнейшую беседу я решила вести с учетом этого нюанса и
потому со вздохом произнесла:
— Видит бог, Маруся не подарок. Совсем не подарок. Сама всю
жизнь мучаюсь с ней. Знаешь, что она мне сегодня сказала?
— Что? — оживился Иван Федорович.
— Что я плохая для Саньки мать.
На лице Ивана Федоровича отразилось разочарование.
— А-ааа, — протянул он и потух.
«Вот это да, — мысленно поразилась я. — А что же он хотел
услышать? Видимо, то, как Маруся тоскует о нем, следовательно, вопрос этот его
волнует. Что ж, прощупаем почву».
— Что — а-аа? — возмутилась я. — Ты тоже так считаешь? Чем я
плохая мать?
Иван Федорович пожал плечами.
— Не знаю, мать как мать, бывают и хуже, — промямлил он,
после чего я окончательно поняла, что тема эта ему неинтересна.
— И на том спасибо, — успокоилась я. — Но вернемся к Марусе.
Как ты понимаешь, я здесь из-за нее, хоть и сама рада тебя видеть.
— А что — Маруся? — загораясь, но явно не желая обнаруживать
это, сказал Иван Федорович.
Вот теперь передо мной был собеседник, а не вялая
абстракция.
— Маруся любит тебя, — трагическим тоном сообщила я,
поскольку любовь Маруси искренне не считала благом.
— Вранье, — внезапно разозлился Иван Федорович, — Не хочу об
этом говорить. Раз пришла, давай поговорим о чем-нибудь другом, но только не об
этой лживой женщине.
«Ага, — сообразила я. — Следовательно, Маруся в чем-то
обманула его, что неудивительно, поскольку Маруся и дня не проживет, если не
солжет. Обманывать же любимого мужчину для нее самое святое дело, но я-то при
чем? Вот же хитрая бестия, обманула и молчит. Страдает. Нет бы мне всю правду
рассказать для своей же пользы. Я бы знала точней, как вернуть ее Ваню в
стойло, а теперь что мне делать? Сиди тут, разгадывай ребусы, мозги напрягай».
