— Мама, ты где? — спросила она.
— А ты где? — зловредно спросила я.
— Я-то у тебя, — беспричинно торжествуя, ответила Тамара, —
а вот ты где?
— А я у тебя, — торжествуя тоже, ответила я.
— Ты невозможная, Мама! Что ты там делаешь?
— Допрашиваю Даню, — честно призналась я.
— На кой фиг он тебе сдался?
— Тома, в твоей квартире прямо сейчас происходят интересные
вещи.
— Зачем тебе моя квартира, когда таких вещей полно и в
твоей? — рассердилась Тамара. — Мама, беги скорей сюда. Посмотри, что сталось с
твоим портретом. , — О, ужас! — испугалась я. — За этими Марусями и
сотрясениями я забыла про свой портрет.
* * *
Портрет, точнее то, что осталось от него, лежал на полу.
Рама раскололась, полотно треснуло в нескольких местах. Это было очень обидно.
Пока я, заламывая от отчаяния руки, предавалась скорби,
Тамарка удивлялась.
— Мама, я тебя не узнаю, — возмущалась она. — Ты
невозможная, Мама. Как же ты не заставила Евгения снять портрет? Ведь ребенок
же ясно тебе сообщил, что папа вешает маму на стену.
— Он так же ясно сказал, — напомнила я, — что вешает маму
папа на толстый канат.
— Какая разница, Мама? Будто нельзя подпилить и толстый. Ты
должна была сразу же снять картину, как только приехала домой. Не для этого ли
ты в панике умчалась вчера от меня?
— Да, и для этого, но ты забыла, у меня была Роза.
С этим Пупсом скоро все мы сойдем с ума. А когда Роза ушла,
я поехала к Марусе, а потом к компьютерщице, а потом к Ване…
— Мама, ты невозможная! — рассердилась Тамарка. — Как ты
можешь стараться для этой неблагодарной коровы? С ней надо порвать раз и
навсегда, как это сделала я, о чем ни секунды не жалею. Как просторна стала моя
жизнь! Ты только посмотри на нее: буфетчица, шлюха и алкоголичка! Стыдно таких
знакомых иметь, не то что друзей.
Мне стало обидно за Марусю.
— Пьет она не больше тебя, — ответила я. — Что касается
сексуальной стороны ее жизни, Маруся за пределы нравственности старается не
выходить и вряд ли станет изменять мужу, случись ей хоть раз выйти замуж. А то,
что Маруся буфетчица, так это не ее стыд, а стыд ее друзей, которые не захотели
бедняжке помочь в трудную минуту. Все устроены самым интеллигентным образом.
Почему бы тебе не взять ее в свою компанию?
— Боже упаси! — отшатнулась Тамарка. — Что она умеет делать?
— Ты забыла? Она имеет прекрасное образование, философ,
кандидат наук. Будет у тебя философствовать, сидеть для престижа компании.
— Времена не те. Для престижа компании сейчас работать надо,
а не философствовать. А ее иждивенческая философия всем известна, и руки у нее
загребущие.
— А ты злопамятная, — парировала я. — Не можешь простить
Марусе свой парик, в котором ворона свила гнездо. Двадцать лет с тех пор
прошло, даже больше, уж пора бы вам помириться. Я-то простила ей шляпу.
Услышав это, Тамарка просто взбесилась.
— Мама, ты невозможная! — завопила она. — Будто дело в
парике или в шляпе! Ты прекрасно знаешь, что нет. Будь это не Маруся, а ты, и я
простила бы тебе не то чтобы парик, но и…
Тамарка резко осеклась, думаю, из опасения взболтнуть лишнее
или переборщить, я же воспользовалась этим и закричала:
— Ты простила бы мне свою шляпу? Трудно поверить в это,
особенно сейчас, когда ты даже в критический момент умудрилась подставить под
пулю мою.
Прострелили две моих шляпы, а твоей ни одной. Ты не можешь
простить Марусе того, что она единственная из всех нас умудрилась тебя
перехитрить.
Тамарка внезапно успокоилась, сложила руки на груди, словно
для молитвы, и воскликнула:
— Господи, Мама, о чем мы говорим? Ты в курсе, что было
покушение на Розу?
— Только что еду от нее, — доложила я.
— Ты же говорила, что едешь от меня, — напомнила Тамарка.
— Да, от тебя, а перед этим была у Розы.
— И что Роза? Как она себя чувствует? Говорят, у нее
сотрясение мозга?
— Легкое, — успокоила я Тамарку. — Ее тошнит, она лежит, но
довольно бойко разговаривает.
— Роза всегда разговаривает, она и в гробу разговаривать
будет.
— Типун тебе на язык, — рассердилась я. — До этого дело не
дойдет.
— Ты так думаешь?
— Да, я так думаю.
— Значит, у тебя есть причины, — с каким-то неясным намеком
заметила Тамарка.
Я рассердилась:
— Никаких причин у меня нет, кроме внутреннего голоса. Мне
вообще кажется, что ни я, ни ты, ни Маруся, ни Тося, ни Юля с Ларисой и уж тем
более ни Роза… Короче, никто из нас к этому делу отношения не имеет. Весь этот
спектакль со шляпками, стрелами и картинами разыгран для кого-то другого. Мы
там всего лишь статисты.
— Это внутренний голос тебе подсказывает? — ехидно
поинтересовалась Тамарка.
— Да, он подсказывает мне. И вообще, хватит об этом болтать,
лучше скажи: почему ты считаешь, что на Розу было покушение?
— А разве нет? — удивилась Тамарка.
— Но это же не укладывается в версию с Пупсом.
Мы склонялись к мысли, что эти стрелы, картины и пули в
шляпках — его рук дело. Так зачем же Пупсу бить по башке свою Розу в темном
подъезде? Он что, более комфортабельного места не нашел?
— Нашел бы, если бы захотел, — подтвердила Тамарка.
— Так почему же ты решила, что это покушение?
Лично я Пупса уже не подозреваю.
— Неужели?
— Да, я склоняюсь к совершенно другой версии, но ты-то об
этом не знала, так почему ты решила, что это покушение?
— Потому что час назад таким же образом была отправлена в
больницу Тося. Ее огрели по голове, — сообщила Тамарка, и мне сделалось дурно.
Глава 36
Сообщение Тамары слишком подействовало на меня. Если Тосю
постигла та же участь, что и Розу, это действительно пугало. Это уже не
выглядело как простая случайность. Хотя называть случайностью удар по голове
может лишь тот, кто его не получал.
— Откуда ты знаешь, что покушались на Тосю? — страшно
волнуясь, спросила я.
— Юля позвонила, — тоже волнуясь, ответила Тамарка. — Я
бросила все дела, как только позвонила Юля, но следом за ней позвонила твоя
баба Рая, и я понеслась к тебе.
