— Нам туда, — указал один из них на главное здание.
Алёна осторожно пошла за ними. Прошли охрану. Большеголовые провели Алёну в комнату на втором этаже. По пути — никого, ни единой души. Комната оказалась метров двадцать, в углу кровать, обычная мебель — очень странно для такого дома. «Может быть, это каземат, тюремная камера», — подумала Алёна. Большеголовые ушли не попрощавшись, сказали только, что за ней придут.
Алёна опустилась в кресло. Опять все силы были направлены на то, чтобы убить страх перед смертью. «В конце концов, это же не катастрофа — покинуть этот мир, — убеждала она себя. Этим же кончается все. Впереди — много миров». Но не эти мысли успокоили ее. Потом были молитвы на дарование достойной христианской кончины и на спасение души.
Но никто за ней или к ней не приходил.
Минуло полчаса. В конце концов (она знала некоторые «методы» в основном от Вадима), ей внезапно (раньше такое случалось крайне редко и на мгновения) удалось войти в то состояние, которое в Веданте называется четвертым состоянием сознания или «турией». Она сразу почувствовала облегчение. «Вот это действительно неуничтожимо, неуничтожимо в принципе, и оно совершенно конкретно. В этом убежище мне ничто не грозит, это мое истинное «я» — подумала она.
Она не смогла долго удержать это состояние, но в душе все ликовало: удалось, удалось!
Еще три минуты — и неожиданный, тихо-зловещий стук в дверь.
Она стала молиться — «Царю Небесный…..» и не отвечала на стук, погрузив ум в молитву. Дверь, тем не менее, как-то призрачно открылась и вошла девица, несколько даже забитого вида, но с подносом в руках, на котором стояла чашечка кофе и бутерброды с икрой.
— Подкрепитесь, Алёна, — сказала девица и подкатила к ее креслу журнальный столик, поставив на него поднос с «подкреплением».
— Зачем я здесь? Чей это дом? Кто хозяин? — быстро проговорила Алёна.
Решительный взгляд ее глубинно-голубых глаз устремился на вошедшую. Но Алёну поразило мелькнувшее рабское выражение у нее. Девица испуганно отшатнулась:
— Я не знаю, я ничего не знаю…
И быстро, виляя задницей, вылетела из комнаты.
Алёна озадачилась. То, что ее назвали по имени, почему-то вызвало надежду, но испуг девицы породил самые черные подозрения. Она даже не решилась притронуться ни к кофе, ни к бутербродам, хотя они казались весьма заманчивыми и аппетитными.
— А вдруг они отравлены? — подумала она.
Лишь только она об этом подумала, как дверь, уже без предварительно-зловещего стука, а просто бесцеремонно распахнулась, и на пороге оказалась молодая женщина в черном платье. Ее лицо встревожило Алёну, — оно было значительно, но в каком-то подпольно-безумном смысле. В ее лице дышало что-то сладострастно-неприятное, змеино-причмокивающее, но умное и даже холодное, как блеск луны. Взгляд ее был внимательным, но отсутствующим.
— Алёна! Голубушка! — всплеснула руками женщина. — Что же вы не кушаете?.. А, понимаю. Небось, боитесь, что отравлено. Напрасно, напрасно.
Женщина уверенно подошла к столу, молниеносно проглотила бутерброд и отпила из чашечки кофе.
— Давайте знакомиться, — сказала она, обтерев салфеткой мокрые губы, — Наценька Заблудова. Это я.
И когда она произносила свое имя, в ее глазах вдруг появились трогательные слезинки умиления, но потом быстренько исчезли.
Это на мгновение настолько растрогало Алёну, что она только развела руками и потом отпила кофе. Никаких слов она не нашла — молчала.
Заблудова стала ходить вокруг сидящей Алёны, как усмиренная хищница вокруг недоступного куска мяса.
— Вы не хотите со мной говорить? — спросила она у Алёны, мило улыбаясь.
— Люди, которые везли меня сюда, посоветовали мне молчать.
— Ах, болваны, болваны… Да ведь это, Алёна, просто роботы. И они на вас так повлияли? — иронически произнесла Наденька. — Ну, надеюсь, вы разговоритесь.
— Это угроза?
— Отнюдь нет. Я покидаю вас. Но за вами придут.
И Заблудова вышла. Алёна всеми силами старалась сконцентрировать свой ум и волю на факте бессмертия души, бессмертия ее сознания, которое она обожала. «Пусть делают с телом все, что хотят. Ведь это не я, я не есть тело. Я должна убрать сознание и все, что с ним связано, из моего тела, и оно станет бесчувственным… Так говорят тысячелетние практики. Чего же мне бояться? Боится мое тело, оно дрожит, потому что смертно. Но ко мне это не имеет отношения, я — не тело. Это самое главное».
Так думала, борясь с дрожью своего тела, Алёна. И ей удалось в какой-то мере победить свой страх.
И тут же из-за двери высунулась мордочка какой-то чернявой девки.
— Велено проводить вас к хозяину.
Сопротивляться было бессмысленно, и Алёна, собравшись с духом, пошла вслед за девушкой. Та производила впечатление забитого, но вместе с тем довольного существа.
Наконец, перед ними — массивная деревянная дверь с резьбой. Вверху Алёна увидела деревянную маску в виде человеческого лица с закрытыми глазами. Девушка робко приоткрыла дверь, впустила Алёну, а сама поспешно удалилась.
Алёну все поразило в этом пространстве: огромная комната, ковры, шкафы по ощущению наглухо закрытые, три дивана. Было что-то потусторонне-имперское в самой ауре этой залы. И главное — посередине выделялся антикварный красного дерева стол, за которым сидел человек лет сорока пяти. Но сидел он не в кресле, а скорее на троне, — и на внушительной спинке этого трона возвышался отнюдь не золотой орел, а все та же маска: жутковатое из черного дерева человеческое лицо с закрытыми глазами.
И в этом кресле расположился немного странного вида человек в синем спортивном костюме.
Когда он повернул голову к приближающейся Алёне, той показалось, что голова эта как бы не имеет отношения к туловищу.
Она тоже была большая, но какая-то помятая, словно ее пришили к этому плотному, с громоздким брюхом телу.
— Садитесь, Алёна, — сурово сказал человек, — садитесь к столу, — и он указал на небольшое креслице сбоку, на почтительном расстоянии от себя.
Алёна безоговорочно села.
— Трофим Лохматов, — представился он. — И перестаньте дрожать. Неужели я так страшен?
И он посмотрел на Алёну. Взгляд его был до такой степени мрачен, что Алёну опять охватила сильная дрожь. Но она не знала, что именно мрачный взгляд этого человека выражает высшую степень доброжелательства, на которую он был способен.
— Не бойтесь, — повторил хозяин. — Я человек дикий, но серьезный. Могу это подтвердить. Посмотрите-ка на ту картину, — и он указал рукой на висящую на стене картину.
Алёне стало дурно, закружилась голова: картина была ее созданием, та, которую украли из галереи.
Она взяла себя в руки: душегуб любит живопись. Не так уж плохо для начала.
