Нет, Альфи не виноват… Лало поплелся к окну и, раскрыв старые ставни, глянул на разбросанные в беспорядке крыши домов. Можно было бы подумать, что человек, побывавший на пиру богов, станет другим, возможно, даже приобретет некое видимое обычным глазом сияние — особенно человек, способный не только рисовать чужие души, но и вдыхать жизнь в свои творения. Но нет, ничего не изменилось. Абсолютно.
Он посмотрел на свои ладони, широкие, с толстыми пальцами, с краской, въевшейся в поры и под ногти. На короткий миг они были руками бога — но вот он снова здесь, в Санктуарии. Город рушится в бездну ада с большей, чем обычно, скоростью, а он ничем не может помочь ему.
Лало вздрогнул, услышав, как что-то прожужжало возле уха, и увидел, как одна из сотворенных им пестрых мух кругами полетела через окно вниз, к богатой кормом куче отбросов в конце тупика. На секунду художник задумался: смогут ли мухи размножаться и обратит ли кто-нибудь в Санктуарии внимание на крылатые бриллианты, кружащие над мусором.
Порыв воздуха принес вонь.
Задохнувшись, Лало поспешно захлопнул ставни, прислонился к ним и закрыл лицо руками. В стране богов любое дуновение ветерка приносило иные запахи. Одеяния небожителей были украшены жидкими драгоценностями и сияли лучистым светом.
Он Лало-живописец, пировал там, и его кисть дала жизнь тысяче неземных фантазий.
Он стоял, потрясенный страстной жаждой увидеть вновь эти бархатные лужайки и аквамариновое небо. Из-под опущенных век покатились слезы, и уши, зачарованные воспоминанием о птицах, чье пение превосходило все земные мелодии, не смогли уловить наступившую тишину, сдавленный торжествующий смешок сына и тяжелую поступь шагов на лестнице.
— Альфи! Сейчас же слезь оттуда!
Мечты рухнули, и Лало поспешно повернулся к двери лицом, мигая и пытаясь отделить неясное видение рассерженной богини от тучной фигуры, взиравшей на него с порога. Когда зрение вернулось в норму, Лало увидел, что Джилла спешит через комнату к ребенку, забравшемуся на полку над печкой.
Ведемир, чья темноволосая голова едва виднелась из-за тугих пакетов и набитых фруктами корзин, ввалился в комнату вслед за матерью, ища, куда бы положить поклажу.
— Хочу сделать ее красивой! — донесся голос Альфи, приглушенный пышной грудью Джиллы. Выпрямившись в ее объятиях, он указал:
— Видишь?
Три пары глаз проследили за пальцем по направлению к полке над плитой, где сажа теперь перемежалась с голубыми и зелеными мазками.
— Да, дорогой, — спокойно ответила Джилла, — но там темно, и краски трудно будет разглядеть. К тому же тебе ведь известно, что нельзя трогать папины вещи, — и, конечно же, тебе известно, что нельзя залезать на печь! Ну? — она повысила голос. — Отвечай!
Чумазое личико повернулось к ней, нижняя губа задрожала, темные глазки опустились под сузившимися глазами матери.
— Да, мама…
— Что ж, тогда, возможно, это поможет тебе запомнить!
Опустив ребенка на пол, Джилла с силой шлепнула его по попке. Всхлипнув раз, Альфи тут же смолк и молча, с глазами, полными слез, принялся потирать наказанный зад.
— А теперь ложись в кроватку и оставайся там до тех пор, пока Ванда не привезет домой твою сестру Латиллу.
Схватив ребенка за плечо, мать затащила его в детскую и захлопнула за ним дверь так сильно, что содрогнулся весь дом.
Ведемир медленно поставил на кухонный стол последнюю корзину и почтительно, что никак не вязалось с его широкими плечами и крепкими мускулистыми руками, посмотрел на мать.
Взгляд Лало обратился к жене, и у него заныло под ложечкой, когда он увидел перед собой Сабеллию-Острую-на-Язык во всей своей красе.
— Возможно, в следующий раз это удержит его поближе к земле, — заявила Джилла, упирая кулаки в широкие бедра и впиваясь взглядом в мужа. — Как бы мне хотелось надрать задницу и тебе! О чем ты только думаешь? — она начала заводиться и повысила голос. — Когда ты сказал, что присмотришь за ребенком, я думала, что могу доверить его тебе! Ты же знаешь, какие они любопытные в таком возрасте! В печи остались непогасшие угли — ты даже не услышал бы, закричи он! Лало-живописец, тебя следовало бы прозвать Лало-недоумок! Ха!
Ведемир молча попятился к стулу в углу, и Лало не смог вернуть сыну сочувственную улыбку. Его стиснутые губы изгибались от слов, которые двадцать семь лет жизни с этой женщиной приучили не произносить вслух. И правда.., живое воображение нарисовало ему картину извивающегося в огне сына. Но ведь он всего лишь миг глядел в окно! Через секунду он обернулся бы и стащил ребенка вниз!
— Видят боги, я терпелива, — бушевала Джилла. — Отказывая себе во всем, я билась, чтобы содержать семью, пока ранканцы, или бейсибцы, или черт знает кто еще наводняли город. А ты только и мог…
— Во имя Ильса, женщина, угомонись! — в конце концов обрел голос Лало. — У нас есть крыша над головой, и чьи заработки…
— И это дает тебе право снова спалить все дотла? — оборвала его супруга. — Не говоря уже о том, что, если мы не заплатим налоги, крыша недолго останется у нас над головой. Одному Шальпе известно, кому мы будем платить их в этом году. Что ты нарисовал за последнее время, живописец?
— Во имя богов! — Лало бессильно сжал пальцы. — Я нарисовал…
Багровый сиккинтайр проплыл по лазурному небу — зверь с огненными глазами и хрустальными крыльями — у Лало сдавило горло, не давая словам вырваться наружу. Он никогда ничего не рассказывал ей, но сегодня покажет мух всех цветов радуги, которых нарисовал для Альфи, и тогда она поймет, что Лало обладает силой богов. Какое она имеет право так говорить с ним? Лало удивленно огляделся вокруг и вспомнил, что открывал ставни, выпуская насекомых на улицу.
— Я спасла тебе жизнь, и это вся твоя благодарность? — вскричала Джилла. — Ты чуть не сжег последнего ребенка, которого мне суждено было родить!
— Спасла мне жизнь?
Внезапно у него в памяти вновь прокрутился конец видения — он рисовал богиню, спустившую его на землю с небес, богиню, имевшую лицо Джиллы!
— Так это ты вернула меня в эту помойку и хочешь, чтобы я благодарил тебя? — теперь он вопил так же пронзительно, как и жена. — Несчастная женщина, знаешь ли ты, что ты сделала?
Взгляни на себя — ты похожа на бочонок жира! Как я мог желать вернуться, когда сама Эши избрала меня?
Какое-то мгновение потерявшая от изумления дар речи Джилла молча пялилась на мужа. А потом швырнула в него деревянным половником, что лежал на плите.
— Нет, не благодари меня, ибо теперь я сожалею о том, что сделала это!
За половником последовал дуршлаг. Когда Джилла схватила медный котелок, Лало пригнулся, а Ведемир вскочил на ноги.
— Ты хотел переспать с богиней? Червяк! Так отправляйся к ней — мы здесь прекрасно обойдемся и без тебя! — кричала она.
