Внимательно смотрит вокруг и молчит… – Может, Котик – это кошка? Или собака…
Дальше все шло рутинно. Если не удивляться общей молитве, ради которой два экономиста в рясах подняли весь зал.
– Вместо «Интернационала», – хмыкнула Марфа, хотя и крещеная.
Сидеть не осталась, но пальцы в щепотку не сложила и не поднесла ко лбу. Она и в церкви всегда стояла сосредоточенно, переплетя руки в замок где-то у талии. Чтобы не вырывались. Объяснила как-то: разговор с небом – слишком уж интимное дело, не может она прилюдно вести эту беседу…
Следующим утром Марфа уже не хмурилась. За завтраком дурачилась и весело спрашивала Филиппа, почему тут такие маленькие тарелки. Чтобы меньше еды помещалось?
– Вам ответят просто: какие были, те и взяли, – улыбнулся сосед по столу, священник.
Высокий, не толстый, не из тех, кто вчера выступал на сцене с «Отче наш…». Конечно, оказалось, игумен Виталий не москвич. Из Питера. Нисколько не негодуя, рассказал, что тут его многие сторонятся. Жаль… Занимаясь рукописями Сергия Булгакова, он нашел там неагрессивное высказывание об Америке и процитировал его сперва в статье, потом на конференции…
– Две дамы демонстративно отвернулись от меня и, сколько я потом ни подчеркивал, что это не мои слова, что это дословная цитата, не услышали. Опять хотят бороться с Западом, противостоять ему. Мол, у нас духовность, а у них – потребительский гедонизм. Но ведь социальная культура там гораздо выше. Там заботятся о тех, кто вышел из тюрьмы, о слабых… Голый монетаризм бесчеловечен…
С каждым словом игумена были согласны Филипп и Марфа. И даже с интонацией – не обличающей, не убеждающей, а приглашающей вместе думать. После такого разговора грех было не пойти на его доклад. Послушали и на цыпочках выбрались из душной аудитории на волю.
Возле небольшого овального озера, которое вчера в бликующей темноте казалось таким далеким, загадочным, был небольшой, но пахучий зоопарк. Из просторных клеток лениво посматривали на единственных посетителей два козла. «Ромео и Джульетта» – было на табличке, прикрепленной к забору. Медведя, соседа влюбленных козлов, звали Топтыгин, черно-бурую лису – Алиной, а рыжую, что в клетке напротив, – естественно, лисой Алисой. Ворон Эдгар, лебеди Нильс, Гертруда и Офелия… Какой-то грамотей оттянулся, придумывая имена… Все звери были чистые, откормленные на обильных остатках от шведского стола. Почему только так пахнет?
Ничего, это грязь реальная, а не фантастическая…
После обеда в гардеробе пересеклись с главным организатором. Высокий, моложавый Олег, по имени которого эти ежегодные посиделки в быту назывались жадовскими, вежливо, но чуть отстраненно поинтересовался, как они устроились, и сообщил, что вечером приедут заявленные в программе випы, в том числе Дубинин.
Вышли на улицу молча. Прогулялись по территории, за воротами в круглосуточной лавке купили минералки «Перье» и пива для Филиппа.
– Кончилось мое спокойствие, – наконец выдавила из себя Марфа.
– Так зачем ты в него влюблялась?! Ведь про него все ясно! – выкрикнул Филипп свою правду.
– Зачем? Я не знаю… – Марфин голос задрожал от слез, которые скопились у нее внутри и никак не проливались наружу. – А зачем Христос пришел в Иерусалим? Тоже было ясно, что его казнят… – И без паузы устало добавила: – Может, позвонить?.. Чтоб, когда встретимся, меня не занесло… Чтоб не упрекать…
Кому звонить, кого упрекать и за что – уточнять не требуется.
Дубинин… Не объявлялся вечность, которая для Марфы начинается… бывает, в тот момент, когда она машет рукой в окно электрички, увозящей дружка на дачу.
«Конечно, позвони», – чуть не вырвалось у Филиппа. Сдержался. Как бы не пришлось отдуваться за неправильный совет. Ситуация-то патовая – что ни сделай, все нехорошо…
– Нет, не буду, – твердо сказала Марфа, входя в комнату. – Я посплю.
Пока она снимала с себя брюки, Филипп посмотрел на экран ее мобильника, оставленного на письменном столе.
– Пропущенный звонок… – пробормотал он.
– Чей? – с нарочитым спокойствием спросила Марфа, неторопливо, как в замедленной съемке, поднимая длинный зеленый шарф, соскользнувший со спинки кресла на пол. – Посмотри, пожалуйста.
– В два двадцать восемь, вместо номера – несколько иксов…
– Это он…
Филипп расслышал в ее голосе торжество, которое спрятано так глубоко, что на письме было бы вульгарно обозначить его восклицательным знаком.
А что у него, у самого Филиппа, внутри? За Марфу обрадовался, а за себя? Самое разумное – чуть подморозить свои эмоции…
– У него специальный номер, который не определяется. Чтобы он мог свободно звонить кому угодно, а ему – только те, кто ему нужен… Дай-ка я отвечу… – сказала Марфа так, как певцы пробуют голос. Отчужденно. Только она проверяла не голос, а интонацию. Искала самую свою нейтральную, чтобы ни капли тепла не просочилось в предстоящем разговоре.
Филипп пугался такого ее настроя.
Выйти бы сейчас отсюда, пусть поговорит без свидетелей. Но любопытство и ревность обездвижили ноги – так и простоял весь короткий разговор посреди комнаты… Он посреди, Марфа – спиной к нему, уткнувшись лицом в тюль на окне.
Имитация интимности?..
Но зачем, если так подчеркнуто вежливо говорит…
Филиппа передернуло на ее словах «я рада, что ты приедешь». Слишком официально, холодно прозвучало.
Положив трубку, Марфа жалобно посмотрела на мужа:
– Я достаточно сдержанно говорила?
Для кого достаточно? Для Филиппа – даже слишком. Не хотел бы он быть на месте Дубинина.
– Он сказал, что вчера хотел позвонить, но мобильник разрядился… Странно, разве нельзя было включить в сеть? Ладно… Спросил, как тут кормят? Правда как? Я внимания не обратила… Он сейчас едет на электричке с дачи, в пять к московской квартире подадут машину… Давай погуляем?
Конечно, давай…
Шагали молча. Несколько раз обошли вокруг озера, набрели на баню, из которой выскочили два красномордых мужика в белых войлочных шляпах и с чреслами, обернутыми махровыми полотенцами. Куда они? Неужели нагишом нырнут в озеро? Нырнули. Только под полотенцами оказались заурядные плавки.
И все равно экзотика. Отвлеклись.
Про Дубинина не говорили, лишь перед самым ужином Марфа устало и очень по-доброму попросила:
– Последи, пожалуйста, за собой. Не забывай: подсознательная ревность неизбежна.
Филипп открыл рот, чтобы возмутиться: какая, мол, ревность, но успел одуматься. В голове прокрутились Марфины слова: «Не лги сам себе, перед собой будь честным».
В столовой она села лицом к входу и попросила Филиппа принести ей еды. Все равно какой…
Подходя в очередной раз к столу уже с чашкой зеленого чая для Марфы, он услышал писклявую мелодию мобильника. Показалась знакомой. Значит, есть и кроме Марфы любители «Yellow submarine».
