«Тайная вечеря»
Лина
Конечно, Лина была там…
То время, пожалуй, самое счастливое, а тот вечер – пик, вершина их взаимности с Евой.
С роскошной Евой…
После стало хуже. Не рухнуло, не порвалось, а медленно, почти незаметно поплохело. Всего за каких-нибудь полгода.
Но то было потом, а пока…
Смелая Ева назвала свою домашнюю тусовку Салоном. Воскресила слово, отняла у новорусского плебса, знающего только авиасалоны, салоны красоты и тому подобную бытовщину. Для посвященных и просвещенных, в том числе и для Лины, конечно, сочетание звуков «salon» влечет мысленную отсылку к Франции. Неформалы вокруг выдающейся женщины.
Ева на эту роль вполне подходит. Можно сказать, маэстро музыковедения в добровольной полуотставке. Вот уж кому не грозит страшнейшая из пыток – жизнь, лишенная событий.
Она – талант. С этим никто и не спорит. «Таланта нет?» – спросил телевизионно знакомый голос, когда Лина случайно подняла трубку в Евиной квартире. Оказалось, эксцентричный режиссер всегда ее так именует.
«И меня тоже будет так называть, когда Ева нас познакомит, – надеется Лина. – Все, кто меня знают, принимают мое искусство, мои концепты».
К своим тридцати и к началу нового века моя Ева успела: окончить консерваторию по кафедре теории музыки, защитить диссер, параллельно научным штудиям – нерентабельным, но отмеченным корифеями, – основать фирмочку «Драйв» (правильное название придало бизнесу ускорение), успешно вести дела поначалу только в столице, потом по всей стране, потом выйти на международный рынок, а потом раз – и состояньице заработать исключительно своими мозгами. Не прихватила и мизерного куска народной собственности! А ведь присвоение чужого – у нас обычное дело, в котором власть имеет свою долю и может контролировать зарвавшихся. Воровство? Так говорят не вовлеченные в процесс. Кто на них обращает внимание…
От бизнеса Ева отошла. Объяснила: «Скучно, когда все повторяется, когда любую проблему разруливаешь на автомате». Но не уехала на какую-нибудь Гоа, как сейчас модно. Живет здесь. И не скатилась на комфортно обставленную обочину, а еще как нырнула в самую гущу жизни. Докторскую пишет, растит двоих детей (от двух официальных мужей), сочиняет авангардную музыку, что для понимающих, таких, как Лина, – стопроцентный пример единства потаенного опыта и технической сноровки. В ее опусах – ничего сладкозвучного, возбуждающего негодные переживания.
И вот – Салон.
Собрала разную людь. Вдохновили Еву явно не пудреные парики времен Маргариты Шотландской и Людовика XIV.
Переступив порог их с Полом новой квартиры в высотке у Красных ворот (составлена из двух расселенных и отремонтированных в Ева-стиле коммуналок), Лина замечает слева от входа кушетку с высоким, плавно изогнутым изголовьем и того же изгиба чуть более низким изножьем. Так и тянет получше рассмотреть необычный предмет.
Задумывается: почему?
Наверное, гены сказываются: единственная Линина бабушка, мамина мама, была реставратором. Заражая внучку интересом к старинному, сколько могла – то есть до своей смерти – заслоняла собой нехватку мужчины в семье. Заслонила. Не было его и как будто не должно было быть. Нисколько не больно, что нет у нее отца…
Да не думает она об этом!
Бросок в сторону. Лина отбегает от своих мыслей.
Надо же поздороваться с хозяйкой. Взгляд упирается в покатое, ровно загорелое плечо Евы, с которого, порушив симметрию, чуть-чуть съехало платье. Торжественное белое платье. (Эх, ведь и я могла в белом прийти! Жаль, не сообразила… А так в своей коричневой юбке выгляжу рядом с ней совсем уж золушкой. Надо будет поклянчить у Матюши денег на обновку.)
Рука сама тянется, чтобы прикрыть Евину оголенность от чужого обзора, но владелица тела рефлекторно поводит плечом, восстанавливая задуманную, по-видимому, вольность одеяния.
– Только не говорите, что я в белом похожа на невесту! – как пенку с варенья, снимает она банальность, чуть не сорвавшуюся с Лининых губ. Интонацией не укорила, а словно погладила. Знак близости и заботы, хоть еще и на «вы». – Покажу вам балкон, – зовет Ева, только голосом прикасаясь к Лине.
Неожиданный вид спазмом перехватывает горло.
Балкон? Да это заправский зал под открытым небом! Палуба «Титаника»!
Лина перегибается через перила, расставляет руки и… Полететь бы! Хеппенинг тут же начинает зреть в ее голове, как идея, пока неконкретная. Наружу – только восторг:
– Тут с нашими можно столько всего наустраивать!
– Хм, бывают и случайные люди, – охлаждает ее Ева. – Недавно Пол привел провинциального адвоката. Отмечали удачную сделку. Они вышли покурить на этот балкон, и тот сморозил: «Сюда бы еще винтовку с оптическим прицелом и – помните «Список Шиндлера»? – порасстреливать пешеходов!»
Перед тем, как отойти к другим гостям, Ева великодушно вспоминает о предложении Лины:
– Давайте вместе придумаем мизансцену для этой площадки. Мы с вами еще развернемся.
Согретая словом, Лина возвращается к присмотренной кушетке. Темный полированный орех, теплый и гладкий на ощупь. Атласная обивка цвета пожухлой травы, но не выгорелая и не поношенная.
Не чувствуя на себе мужниного пригляда, Лина по-простецки наклоняется – рассмотреть, на чем стоит музейный экспонат. Остроносые витые ножки, такие тонкие, что в голову не придет с размаха бухнуться задом на эту хлипкую лежанку. Ничего неженственного не сделаешь в присутствии многоуважаемого «сооружения». На нем – только возлежать.
Рядом – деревянная подставка-ступенька. Все целехонькое, тщательно отреставрированное – без умышленных отклонений от оригинала, которые честные мастера придумывают, чтобы новодел не считался подделкой. Настоящий антик, словно оживленный эликсиром молодости.
Лина мысленно повязывает на Евин чистый лоб коричневую атласную ленту, удлиняет до пола белое шифоновое платье, снимает с ее шеи бриллиантовое колье, с ног – золотистые босоножки на высоком каблуке, стягивает прозрачные чулки с шелковистой кожи и укладывает виртуально-послушную босоногую подругу на антикварный диванчик. Вполоборота.
Как будто оживает Давидов портрет Жюли Аделаиды Рекамье (семьдесят пятый зал Лувра, слева от входа под потолком). Тот же вытянутый овал лица, волевые скулы, каряя глубина глаз, длинные красивые руки, приоткрытая раковина кистей. Притягивает, но ничего такого не обещает. Опытная, ответственная женственность.
После фуршета с изобретательно-изобильным каскадом закусок, живописно расставленных в угловой комнате (Лина сфотографировала многоярусный натюрморт), по Евиному «Начнем!», сопровожденному негромким хлопком, все дисциплинированно рассаживаются в большущей комнате. И расхристанная богема чувствует реальную власть, ей подчиняется…
