Но удивительно: звонила вроде наобум, а попала в точку… Успех, особенно нечаянный, взбадривает.
Только действием, – пусть даже хаотическим, непродуманным, – можно перенастроить ход фишки в свою пользу.
Одноразово или надолго?
Заключенная
Лина
Лина уже сидела перед глазком веб-камеры, когда рядом завибрировал мобильник, просто по привычке вынутый из сумки. Звук-то она убрала, но связь не вырубила: даже ночью не рвала проводок, через который – была такая надежда – с ней мог соединиться ужасный и желанный внешний мир. Она скосила глаза – посмотреть, нужно ли сбивать свой настрой на съемку, чтобы ответить сразу. Незнакомая вроде бы шеренга цифр… Телефон не подсказал имени… Сбросить номер и забыть? Нет-нет, а вдруг? Что-то вспоминается… Кажется, палец уже набирал последние четыре цифры… Лина быстро, вслепую пишет «перезвоню» и отправляет на неопознанный номер.
Манифест-присягу она читает уже не только безразличному экрану игумновского компьютера, в котором, как в зеркале (если не считать долесекундную задержку и отдающую мультяшностью мимику), видит себя, но и ждущей ее ответа Кристе. Имя вдруг само всплыло в памяти. Криста… Неслучайная Криста…
И пусть потом выяснилась прозаически-прагматическая цель позднего звонка, пусть Игумнов вспотел и засуетился, обрадовавшись интересу крупной столичной газеты к выдуманному им коллективному действу… Пусть…
Назавтра в самолете сознание, подбодренное звонким голосом Кристы, отредактировало реальность. Вступление в «Арт-гностику» показалось шагом в самую гущу той жизни, в которой… В которой исполняется все, что ей так нужно…
Что?
В полете – самое место для строительства воздушных замков!
Хочу, чтобы все, что я делаю – мои стихи, мои фотографии, мои интервью, в общем, все, до мелочей – сразу читалось, внимательно, не походя рассматривалось, вывешивалось, рецензировалось, премировалось! Чтобы меня звали в частные дома, на коллективные тусовки, предлагали выступить на конференциях… Меня – как Лину, как самостоятельного художника, а не как Матюшину жену…
Кристе надо все мое послать! Она честная, она прочитает, разберется и напишет! Она поддержит!
Окутанная мечтами, Лина сбегает по трапу, торопится к паспортному контролю… Как только там вырастает хвост, мгновенно оживают до того пустые соседние будки. В Швейцарии побороли очереди?
И багаж подают сразу. Пыхтя, Лина стаскивает с ленты и выкатывает в зал прилета цюрихского аэропорта тяжеленный чемодан с заказанными Матюшей книгами. Стоп. Ищет глазами мужа. Он опаздывает… А она даже адреса не знает, куда ехать.
Воздушная шубейка из мечт, так греющая душу, начинает тончиться…
Полчаса ожидания, сердито-сосредоточенное лицо Матвея, который даже «прости» не буркнул, а сразу потащил куда-то далеко, перехватив у жены тележку. Чемодан при первом же вираже съехал на пол. Матвей укорил Лину взглядом: мол, я же не умею водить всякие там телеги! Вернув поводья, побежал рядом, причитая: «Ой, ой! Давай скорее! Если не успеем на этот эсбан, то придется ехать с пересадкой!» Как будто Лина в чем-то виновата…
Вернулась с небес на землю. И посадка отнюдь не мягкая…
Оказалось, жить они будут в пригороде Цюриха, откуда поезда ходят два раза в час, и билет в одну сторону стоит в переводе на наши около двухсот рублей. У Матюши – именной проездной с цветной фотографией, значительно удешевляющий поездку, если мотаться в город каждый день, и абсолютно невыгодный, если реже.
– Но тебе ведь незачем туда ездить, – констатирует муж. И до обидного безучастно добавляет: – Для тебя никакой работы не предвидится… Тут тоже кризис, местных совместителей сокращают, безработица достигла рекордного уровня! Говорит примерно с той же победной интонацией, с какой радио– и телевизионные журналисты сообщают, что «число пострадавших достигло пятидесяти человек». Опять это «достигло»! Совсем от русского языка отбились… Не чувствуют, что в глаголе заложено: своими стараниями добились такого великолепного результата…
Лина завидует бездомным. Всем. Особенно спящим днем, в подземном переходе… Вон – вольно, по-хозяйски раскинулся дедок на картонных коробках возле стены. Ему все равно, что нестерпимо несет аммиаком. Лето, а он в обтерханном кашемировом пальто, в вязаной шапке.
Omnia mea mecum porto…
Может, тоже философ.
Прицепиться бы к ниточке, которая тянется от греческого Бианта к сегодняшним думающим.
Кто есть наилучший советник? – Время.
Что человеку слаще всего? – Надежда.
Блаженствовать… Улыбаться во сне.
Они свободные, а она…
Матюша после завтрака уезжает на электричке в 9.14 или, самое позднее, в 9.44 и возвращается затемно. Так каждый рабочий день, иногда и по субботам. Лекция-то у него всего раз в неделю, по понедельникам, и семинарское занятие по четвергам, но в универе – собственный стол с компьютером и бесплатным Интернетом. В мировой паутине плетет он связи с журналами-газетами. Книгу пишет. Занят так, что Лине неловко просить его о чем-нибудь для себя. Даже и не заикается она о том, чтобы подвести беспроводную связь к старенькой «Соньке», которую притащила из Москвы.
Конечно, она могла бы посидеть за университетским компьютером, когда Матюша в аудитории, но раз уж приехала с ним в город, потратилась на дорогу, то неловко не пойти на его лекцию. Матюша обижается.
Сердится молча…
Чем себя занять?
Попоэтить?
Но стихи не высидишь за столом. Пыталась – бесполезно. Какую наживку ни придумаешь – не приманиваются. Слова, строчки вольнее птиц… Если и прилетают, то записываешь их за мгновение. Но появляются-то все реже и реже. Так быстро упархивают, что не всегда успеваешь пригвоздить к бумаге. Фьють – и исчезли. Мысли, не отлившиеся в слова…
Даже в телевизор вглядывалась, чтобы прогнать унылые думы. Было любопытно: в московском доме Матюша ни за что не хотел заводить «оболваниватель», а здесь – квартира съемная, мебель хозяйская, экран большой и плоский вмонтирован в белую стену – выковырять нельзя и даже не прикроешь.
При Матюше Лина, конечно, его не включала. Перед гипотетическим приходом мужа старалась не смотреть или уменьшала звук, чтоб он с лестницы не услышал. Но он ее все равно застукал. Потеряла бдительность, когда показывали любимые «Часы» с неузнаваемой Николь Кидман.
Вот ее Вирджиния нагибается, берет с земли большую гальку и кладет в карман пестренького осеннего пальто, вот подходит к реке, останавливается и смотрит на бегущую, живую воду. Движение манит. Она заходит в поток. Медленно, вдумчиво отдает ему ботинки, щиколотки, колени… Растопыренные ладони лежат на поверхности воды… Полы пальто подхватывает течение… Нисколько не холодно…
А вот и я вся в спасительной среде…
Лине начинает казаться, что это она высвободилась…
