Черт, резковато вышло.
Ничего.
У Кристы все на лице написано: покраснела, мгновенно пережила обиду. Ну не дура же она, понимает: крошечный был укол, безусловно полезный. Глаза украдкой промокнула. Встряхнулась. Боец!
– Надеюсь, зла не затаила? – на всякий случай проверяет Ева.
– Зла?.. Как начальник концлагеря в «Списке Шиндлера»? Ральф Файнс его играет… – Увидев, что Ева не врубилась, Криста объясняет: – Заключенная, инженер по образованию, вмешалась в строительство бараков – немцам сделала замечание насчет фундамента. Не вынесла непрофессионализма. А эсэсовец спокойно распорядился: «Сделайте, как она сказала, а ее расстреляйте».
– Да, в душе многие поступают по-фашистски… Воспользуются советом, а советчика возненавидят. Но не все же! Не мы с тобой! За что выпьем?
– За тебя! – сразу отвечает Криста.
Все время переводит стрелку с себя на другого. Что-то у нее стряслось? Обычно выкладывает без наводящих… Про отца разузнала? Или все проще… Крыса опять какая-нибудь завелась? Расскажет сама, если увидит, что я могу помочь. А так выведывать, из любопытства… Хороший человек не стремится получить доступ во внутренние покои чужого дома.
Закуску они едят молча, поглядывая в окно, разграфленное на небольшие квадраты. Там – медленно падающие белые хлопья и быстрые прохожие. Какой-то смысл есть в этих разных ритмах. В слова не переводится, только в музыку – если долго смотреть в полной тишине. Но не здесь и не сейчас. Для этого есть загородные утра.
В пересменку блюд вмешивается главная тема Евиной кантаты. «Та-та… Татата!» Маленькая рекламная компания ее творчества. Мелодия настойчивая – дожидается, пока хозяйка отыщет мобильник в недрах модного в этом сезоне кожаного баула.
– Есть чем записать? – просит-приказывает Ева. Не проверяя, успела ли Криста достать ручку, сразу диктует цифры и, переспрашивая, имя: – Армен Усикович… Это зубной врач, – поясняет она, закончив говорить в трубку. – Усикович!
Криста наконец-то смеется. Ну, теперь можно хотя бы зазвать ее в свои частные покои. Глядишь, и сама раскроется.
– Терпеть не могу, чтобы кто-то залезал инструментами внутрь меня. Боюсь. Гинекологов и зубных врачей. Несколько лет назад – мы с Полом жили тогда в Нью-Йорке – пришлось заняться зубами. Так я со страху перед болью врача в себя влюбила. Всегда назначал мне на конец рабочего дня, чтобы остаться вдвоем и погулять потом. Пол приревновал, начал следить…
– Вряд ли Усикович будет так же со мной нянчиться… – мечтательно заключает Ева, доставая деньги из кошелька. – Так, еще полтинник нужен…
– У меня есть тридцать рублей, и еще тысячные купюры, – с готовностью предлагает Криста.
– Убери свои тысячи, мы же договорились. А тридцатник лучше прибереги для гардероба.
Встали, пошли…
Гардеробщик очень угодливо начинает с Кристы, смахивает щеткой невидимые пылинки с ее плеч, потом вежливо, но безразлично подает пальто Еве. Забыла она, что ли, про чаевые?
– Криста! – сердито шипит Ева.
– Я сразу, вместе с обоими нашими номерками дала деньги, – нисколько не обижается Криста.
На улице Ева кричит выскочившему из машины Джазику:
– Подожди еще! Мы в магазин заглянем! – И поворачивается к Кристе: – Покажу тебе моего любимого индийца.
В кубистически декорированном интерьере по-хозяйски ходит она от одного стенда к другому, здороваясь с франтоватыми продавцами. Они немножко презирают незнакомую Кристу и угодничают перед Евой. Таким образом получается равновесие в их душах…
– Меня тут все знают… А вот и новая коллекция. Ультрамарин – самый актуальный цвет… – Она отыскивает этикетку с длинной цифрой в рублях и, нисколько не смущаясь, говорит: – Придется подождать распродажи. В Америке только нувориши покупают по начальным ценам… Кстати, в Москве сейчас выбор гораздо богаче, чем в Европе. Имей в виду…
Криста ходит как по музею – смотрит, но не трогает. Наконец задерживается возле вешалки с топовой моделью. Однотонное платье-рубашка непонятно-сложного кроя из тех, что почти любую фигуру делают стройной. С необработанной горловиной и подолом. Шерсть вызывающе махрится – нитки даже торчат.
– Приди в таком на нашу тусовку – пальцами будут показывать. Посмеются. Никто и не догадается, сколько оно стоит, – совсем уж по-простецки комментирует Криста. Хорошо хоть негромко.
– Не волнуйся, кому надо – поймет.
Бодрствуйте
Криста
Это и было нужно Кристе – вынырнуть из своей неустроенной, мухами засиженной жизни и побыть в сторонке. Может, там, без нее, поработают какие-нибудь природные очистительные силы, и когда она вернется – все пойдет хоть чуть-чуть, а по-другому.
Надежды девушек питают…
Поэтому о своем Криста не думает, даже оставшись одна. Приехав домой, Ева отправляется наверх, в кабинет, чтобы надиктовать Джазику тезисы доклада для мюнхенской конференции. Последний срок. Одно из десятка ее срочнейших дел.
В любом доме интереснее всего рассматривать стеллажи с книгами. Знакомые корешки роднят с их хозяином. Но вечные книги в Евиной библиотеке наверху, да и изучены они Кристой. Можно, конечно, взять оттуда пару томов, но и здесь, внизу, есть чем заняться. На низком столе в гостиной – столпотворение. Раскрытые посередине томики, стопки бумаг, маркеры, диспенсер с разноцветными клейкими закладками… Рабочий беспорядок, но это явно не интим. Посторонним взгляд разрешен.
Нотные тетрадки, заполненные от руки, Криста до этого видела только в музее Скрябина. Наверняка как-то связаны звук и его запись. Хорошая мелодия должна быть одета в говорящую, то есть поющую, графическую картинку… Ну, как-то так…
Все лежащие книги по-хозяйски освоены: с наклейками внутри и с подчеркнутыми словами, фразами, абзацами. У Кристы по-другому: если видит, что цитата пригодится для рецензии, то сразу сажает ее в компьютер. Овладевает книжкой, но та остается девственной. Хоть в магазин возвращай. Ну, не на прилавок, а в разные библиотеки – от жэковских до тюремных – отдано много коробов.
В работе у Евы «Доктор Фаустус»… Хлебниковские «Доски судьбы»… В руках Кристы задерживается Конфуций.
Обрамленный голубым томик открыт на странице, где Евой выхвачено: «Музыка же из всех искусств служит, пожалуй, самым наглядным и убедительным примером единства внутреннего опыта и технического умения». А чуть раньше птичка на полях велит прочесть: «…называли старинную музыку „изысканной“. В ней не было ничего сладкозвучного, ничего возбуждающего низкие чувства…»
От чтения отвлекает дробь Евиных каблучков – бегут по дубовым ступенькам как по нотному стану, чуть картавя.
– Сейчас проверю, не наляпал ли Джазик опечаток, и всё, я в твоем распоряжении. – Ева садится рядом в кресло, надевает очки, вслух читает заголовок и сразу передает листок Кристе: – Ты это сделаешь быстрее.
