– А экономическая составляющая сегодняшних рассуждений… – От обиды Матвей идет в безрассудную атаку. Краска с лица сходит, бровки сближаются. – Не хватало только Маркса для полного советского набора!
– И правда, не хватило! – Ева соскальзывает с неудобного для двоих насеста, но остается возле. – Я, например, «Капитал» на первом курсе освоила. Из интереса. Homo ludens, конечно, в этой книге ни черта не поймет. А вот homo economicus… Маркс во мне разбудил экономического человека!
Пауза затягивается. Недружественная, способная выгнать несогласных.
– Матюш, чемодан же у вас собран? Отлично! Лина пусть побудет у нас, а вас… – Ева берет в руки запястье Матвея, смотрит на его часы и, подсчитав, продолжает: – Вас через пару часов Джазик завезет домой за манатками и потом подбросит в аэропорт. Он отличный шофер, можете не сомневаться. Доставит вовремя. А пока – расслабимся! – Она поворачивается лицом к мужу и то ли облегчает ему возможность удалиться, то ли прогоняет: – Пол, ты уж совсем носом клюешь. Иди-ка в кровать.
Дождавшись, когда муж прислушается, послушается и скроется в дебрях жилища, Ева предлагает:
– Кофе-чай или, может… – Она переходит с горячих напитков на горячительные, сохранив те же начальные согласные «к» и «ч»: – Коньяк? «Чивас»?
Смешок: авангардные собеседники ловят эту простоватую звуковую игру.
Матвей, помявшись, выбирает виски. Лина, как примерная жена, следует за мужем. Выпивают на общий, тройственный брудершафт. Словесный, без дурацких жестов. Если прежнее безлимитное питье было нейтрализовано обильной жратвой, то крепкий десерт снимает корку скованности с обоих супругов. С Лины даже слишком…
Когда потом, перед тем как лечь в постель, Ева заглядывает в гостевую комнату, чтобы справиться, не нужно ли чего подруге, та вдруг начинает плакать. Рыдает взахлеб.
Не бросишь же бедолагу, хоть слезы явно с пьяноватым оттенком.
– Ну-ну… – Ева приседает на край широкой кровати и поглаживает выпростанную из-под одеяла Линину руку. – Ну-ну, в чем дело?
Вместо ответа – капкан более чем дружеских объятий. С таким нахрапом не действовал ни один из многочисленных Евиных поклонников мужского пола.
– Может, у нас с тобой получится? – шепчет Лина, срывая с себя ночную рубаху и пытаясь лизнуть грудь Евы в прогале между отворотами малинового халата. – А то я вяну-пропадаю…
Линины руки дрожат… Желтоватое, неаппетитное тело в пупырышках… Явный целлюлит и отсутствие элементарного ухода за собой. Нет, не тот объект для эротических экспериментов. Если даже не быть предубежденной…
– Дорогая, все в прошлом. Тебе лучше поспать, – своим самым формальным голосом советует Ева. Так она разговаривала с подчиненными, которых хотела для начала поучить. Подумывая, не уволить ли…
Сейчас она задергивает высокое окно плотными камчатными шторами, чтобы лазейки не оставить для бодрствования, и выходит из комнаты. Обслюнявленную грудь холодит. Промокая ее халатом, Ева добродушно усмехается.
Интересный был день.
Куда?
Криста
Паршивые новости – вот чем питается современность. Бесплатная, неиссякаемая кормушка. Если вдруг природа замешкается и не поставит смерч, землетрясение, потоп, то людские руки организуют крушение, взрыв, убийство. Да что руки! Человеческий ум всегда на подхвате в этом черном деле. Боимся придуманных ужасов. Мечтаем… о всякой дряни.
Как защититься? Можно, конечно, нарастить толстую кожу… Но самое надежное – укреплять себя изнутри.
Они нагнетают, а я…
Криста несердито усмехается, слушая бодрый басок из программы «Ну и денек!»: «Французский король Филипп IV арестовал и казнил большинство рыцарей тамплиеров в пятницу, 13 октября 1307. Это событие дало начало легенде о неудачной пятнице тринадцатого».
Портят людям настроение… Май на дворе, а – семьсот лет этому прискорбному событию исполнилось ровно восемь месяцев назад. Сегодняшняя «тринадцатая» пятница нерабочая: с уикЭндом слился новый и непривычный пока праздник российской государственности.
Уж я-то не буду плясать под дудку суеверия!
Но где-то в самом дальнем углу сознания, до которого не достает очистительная метла благого намерения, все же начинает копошиться тревога.
Пока Криста училась в университете, пока в аспирантуре писала и защищала диссертацию о евангельских мотивах в «Идиоте» Достоевского и в «Воскресении» Толстого (успела в положенные три года!), она старалась за каждым воскресным завтраком рассмотреть какой-нибудь недавний фрагмент своей недлинной жизни. Выбирала интуитивно, старательно обходя даже не кусок, а целый слой – так откладываешь в сторону перепутанную пряжу в надежде, что успокоишься и все узелки сами развяжутся…
Глава семьи помог единственной дочери перевезти в Москву чемоданище из коричневого дерматина (метр двадцать пять на семьдесят сантиметров), неподъемно набитый книгами, одежкой на все сезоны, посудой… Мама укладывала по всем правилам, плотно забивая углы.
Будто с корнем пересаживали дочь в столицу.
Отец поселил Кристу в общежитскую келью, познакомился с соседкой и в тот же вечер отбыл. Один. Не захотел, чтобы дочка провожала его на Ярославский вокзал, а потом в темноте возвращалась на незнакомые, еще не освоенные Ленгоры. Москва пугает провинциалов.
Криста тогда высунулась в окно, дождалась, когда папа выйдет из подъезда, оглянется, помашет рукой… Запомнилось, какого он стройного роста… Взгляд оперся о его неторопливость, о надежность спины уходящего…
В черное небо ширя глаза, Криста старалась не пролить слезы. Думала: обычная горечь разлуки, а оказалось – страшное расставанье. Оказалось: нас расклеили, распаяли, в две руки развели, распяв…
Отец пропал. Вышел из двора высотки – и больше его никто не видел.
Никаких записок нигде не обнаружилось.
Никаких требований о выкупе никто не предъявил.
Больше года обшаривали все, что могли, нисколько не надеясь на органы. В милиции поставили диагноз: «безвестное исчезновение» – и отступились.
Криста училась на повышенную стипендию и подрабатывала в районной газетке, чтобы оплачивать частное расследование. Но до сегодняшнего дня не поняла и не дозналась, по своей или по чужой воле папка исчез из ее жизни.
Мама как одеревенела. И так-то была молчалива, а теперь и слова из нее стало не вытянуть. Замкнулась, как виноватая.
Через три года нанятый сыщик предложил официально оформить смерть Иосифа Назарина, пропавшего без вести. «Нет!» – из разных мест, но все равно в один голос сказали мать и дочь. Криста громко, криком вытаскивая отца из небытия, а Мария Акимовна шепотом – так втайне вешают на себя вериги и несут их, никому не жалуясь.
Надежда, что отец найдется, окуклилась и жила как бы самостоятельно, в другом измерении. Не отравляя существование, но и не давая выживательному инстинкту вычеркнуть из памяти семейное горе.
