– Вас привели в колледж пастырские обязанности, святой отец?
– Ни в коей мере, – ответил священник с едва заметным раздражением, словно выговаривая за обычное и порядком поднадоевшее доктриналь-ное невежество. – Будвайзер находится в ведении Протестантской церкви, как и следует ожидать в этой части страны. Еще лет десять – пятнадцать назад здесь было очень мало прихожан.
– А сейчас?
– Простите?
– Сейчас прихожан достаточно?
– Достаточно, – ответил мнимый святой отец и так глубоко затянулся сигаретой, словно хотел поставить дымовую завесу. – Достаточно, – повторил он, кивнув.
– Что ж, приятно слышать.
– Да, в настоящее время Божье благословение в полной мере осеняет здешние места.
До чего скоропалительно, прямолинейно. Даже такому имитатору следовало бы сыграть лучше.
– Вы действительно так думаете? – выразил свое сомнение Роджер.
– Здешние люди счастливы. Конечно, у них есть некоторые трудности, – у кого их нет? – но они делают все, что в их силах, чтобы помогать друг другу; они сострадают ближнему. А сострадание – божественный дар. Если не так, тогда что это такое, хотел бы я знать. А сами вы, сэр, к какой Церкви принадлежите?
Ну вот, опять он слишком торопится, наседает.
– Видите ли, так получилось, что я англокатолик.
– Угу! – буркнул священник, не обнаружив ни интереса, ни хотя бы того, что признал в нем собрата по духу, не говоря уже об удовольствии. Как знать, может, он принадлежал к какому-нибудь кошмарному местному отделению Высокой церкви. И возможно, был обновленцем, посещал футбольные матчи, любил принарядиться. Ладно, пока он будет честно вести себя, как полагается доброму христианину. Роджеру всегда было трудно примирить веру в важность священников и Церкви с глубокой неприязнью к первым и отвращением к догматам и обрядам последней; противоречия наблюдались и в его взаимоотношениях со Всевышним. Принимая новый стакан из чьей-то неведомой руки, он решил на минуту забыть об этом и дать этому ряженому последний шанс, выслушав, что он скажет еще.
Отцу Колгейту только того и надо было. Он охарактеризовал себя как оптимиста, пояснив, что лично он не видит в том ничего дурного. Количество и качество благодати, источаемой Богом, разглагольствовал он, находится в прямой зависимости от того, насколько велика, в качественном и количественном отношениях, любовь человеческих существ к их Создателю, кою они изливают на Него, порой сами того не сознавая.
– С тех пор как я обрел положение, с которого могу зреть свидетельства этой любви, – шпарил Колгейт без остановки, – я с каждым днем все более убеждаюсь, сколь она щедра и многообразна. Люди стали добрее друг к другу, как никогда. Им свойственна предусмотрительность: они стараются заранее рассчитать вероятные или желательные последствия собственных поступков для того, кто их окружает. Они спрашивают себя: вот я намерен совершить то-то и то-то. К каким результатам это может привести и как они скажутся в дальнейшем?
Ожидая начала, Роджер обратил внимание, что, пока они с Колгейтом стояли у окна в величественном, обшитом массивными панелями зале, вокруг них успела собраться полдюжина юношей и девушек. Для второкурсников или старшекурсников, или кем там они были в Будвайзерском колледже, штат Пенсильвания, они выглядели вполне сносно – не окончательными варварами. Никто не жевал жвачку, не курил десятицентовой сигары, не носил енотовой шубы, не пил кока-колу и не жевал гамбургер, не нюхал героин и не смотрел телевизор, никого не грабил и не ездил на «кадиллаке». Вполне типичные представители культурного меньшинства. Правда, кое-кто из них, должно быть по собственной инициативе, присоединился к компании, чьим гостем он был и благодаря чьему гостеприимству уже успел выпить первый стакан, но иначе они, возможно, и не попали бы сюда, а Роджеру хотелось иметь аудиторию, пусть и не слишком большую, которая бы услышала то, что он собирался сказать отцу Колгейту. Одна из них, блондинка в мужской рубашке, однако во всем другом, доступном глазу, более чем и даже откровенно женственная, смотрела на него. Он слыхал, что американские студенточки очень даже любят заниматься этим самым. Но он не мог ничего себе позволить, пока не закончится его лекция и все не соберутся вновь, чтобы это отметить, здесь, что предпочтительней, или у кого-нибудь дома. А пока суть да дело, он должен сосредоточиться на том, чтобы показать и блондинке, и всем, кто может его слышать, как он умеет расправляться с такими типами, как отец Колгейт.
Священник закончил рассуждать о предусмотрительности и теперь завел не менее нудную песнь об ответственности. И то и другое, изрек он, обязаны быть осознанными. Роджер подождал, пока его противник закончит с объяснением первого из двух альтернативных определений этого слова – отличный момент, чтобы прервать человека, – и сказал громко и быстро:
– Честно признаюсь, святой отец, даже и не знаю, что поражает меня больше всего: ваше ли пристрастие к затасканным истинам или ваш незрелый гуманизм. Послушать вас, так можно вообразить, что Бог – это нечто вроде президента корпорации, который придерживается строгих взглядов относительно коллективной морали, духовной общности и тому подобной ерунды. Озабоченный созданием здоровой творческой атмосферы в подведомственном коллективе. Лояльность сверху, лояльность снизу, лояльность со всех сторон. Вбивающий идиотские прописи, призывая при этом: думайте. Одна большая счастливая семья, каждый член которой живет припеваючи. Религия, которую, как я понимаю, ваш брат называет доверительной беседой, – в одном отношении действительно лишь красивая фраза. Седовласый старец, восседающий на верхнем этаже, коему ведомо все, что творится в его организации, и всегда имеющий достаточно времени, чтобы выслушать любого с его наболевшими проблемами, даже если тот простой уборщик или лифтер. Сверхъестественное существо, низведенное до человеческого масштаба.
Не оборачиваясь и не переставая говорить, Роджер молниеносно схватил в каждую руку по стакану с подноса, который проносила мимо чернокожая девушка в белом переднике. Обеспечив таким способом себя спиртным, один стакан он поднес к губам, приготовясь выпить, а другой пока – но ненадолго – поставил на полку рядом.
– Неужели, – говорил он, – неужели ваше воображение столь скудно и вы просто не способны представить, что это такое – невероятный страх и ужас перед непостижимым? Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что мы связаны с Богом узами страха, и гнева, и возмущения не менее крепко, чем узами любви? Знакомо ли вам чувство отчаяния? И что дает вам право считать, будто вам ведомы Его чувства по отношению к нам? Я не утверждаю, что это мало похоже на любовь, я просто этого не знаю, но если это любовь, то какая-то странная, не так ли? Очень странная. Но, как мне кажется, не стоит ожидать, чтобы вы обращали на это внимание. Нет, ваши чувства расфасованы, разложены по полочкам в холодильной камере с кондиционером, где им не грозит соприкосновение с жизнью. Никто не может сказать, что вы оторваны от современного мира, святой отец, тут я отдаю вам должное. Могу признаться, что я скорее завидую вам с вашими ризами из роскошных магазинов на Пятой авеню, с вашими причастниками, имеющими особнячки в пригороде, вашим неоновым Иисусом и страдающими от похмелья кающимися грешниками. И чем только вы их берете? Тем, что после первых трех каждое следующее мартини пьете во славу Девы Марии? Что ж, это, должно быть, забавно. Одна беда – вы упорно называете все это религией. Или и от этого вы тоже отказались?
