Больной сидит… В цистостомическом мешке — кровь. Чистая кровь, с умеренными сгустками… Бледный, холодный пот, пульс част и сбивается… Давление падает… Не к месту вспоминается пост коллеги, где был такой окрик: «Ответственный дежурный, в шоковый зал реанимации!» Но нет у нас шокового зала реанимации, мы — плановое учреждение… Да и звать самого себя к больному как-то глупо.
— Анестов сюда. Дежурного терапевта. Срочно готовьте плазму, совместите четыре единицы крови. Операционную!
— Четыре?
— Да, он литр потерял.
— Тогда единицы хватит…
— Он еще потеряет, ДВС в ходу… — В нефростомическом мешке те же сгустки. ДВС — синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания — это хабах. Это хуже, чем хабах. Это… Впрочем, не будем ругаться, больница этого не любит. Больница — как татами, ее уважать надо.
В это время появляется зав. отделением. Ну, слава богу.
Реанимация, промывание пузыря, одномоментно работают анесты (анестезиологи-реаниматологи): подогревается плазма, струйно вводится эритроцитарная масса…
Консилиум. Экстренный
— Надо оперировать.
— ДВС в ходу… Он будет кровить, а мы не остановим.
— Откуда он кровит-то? — это я задаю малость истеричный вопрос, потому что трубка стоит правильно, потому что сразу после цистостомии он не кровил, клянусь бородой моего отца!
— Диланян, это ДВС. Он так кровит не из большого сосуда. Нефростома стоит правильно, — говорит Клирашев как-то тихо, мол, не психуй.
— В общем, я восстанавливаю ОЦК, налаживаю систему промывки, там посмотрим, — Лаффиуллин безуспешно пытается запихнуть-таки катетер.
— Давай. Пока общий анализ крови, биохимию, коагулограмму, анализ из стом…
— Твою мать! — ругается Лаффиуллин. — Ложный ход сделал!
— Ничего. Вынимай проводник, смотри, хоть в пузырь попал?
— В пузырь, — облегченно улыбается Лаффиуллин. — Можно систему наладить.
— Езжай домой, Диланян. Нормально все будет. — Клирашев смотрит на меня, молча берет меня за плечо и выпроваживает в курилку. — Дай сигаретку.
— Вы же не курите?
— Дай, тебе говорю… — Закуривает.
— Диланян. Ты врач. Ты печатаешься в Европе, делаешь хорошие операции. Но запомни на всю оставшуюся жизнь: ты будешь их оперировать, а они будут умирать. Ты будешь все делать правильно, а они будут кровить. Ты назначишь все правильно, по протоколам, а они не среагируют на твое лечение. В одном случае из тысячи ты ничего не сможешь сделать. Учись отпускать их.
— Но…
— Диланян. У него заболевания, не совместимые с жизнью. Он протянет максимум месяц. Это терминальный рак. Не трогай его, слышишь? Дай ему умереть.
— Не моими руками. — Тушу сигарету, выхожу.
— Поезжай домой…
— Нет.
Вечер того же дня
Реанимация. Гемоглобин падает… Промывная система не работает… Он так же кровит… Дежурный хирург принимает очередной аппендицит, со скучным лицом заказывает операционную…
Я слоняюсь поблизости от реанимации. Пациент еще в сознании. В очередной раз подхожу к нему.
— Вот видите, Оганес Эдуардович, до чего меня довели простым катетером? — улыбается он. Говорит с трудом, уже началась одышка. Крови мало, кислорода не хватает, мозг отдает приказ дышать чаще…
Я стою и понимаю, что на моих глазах умирает человек. Умирает с улыбкой, он смирился с этой мыслью… Но ему все равно чертовски хочется жить…
— Скажите, пусть мне снотворное сделают, — просит он. — А то до утра не засну…
«Милый, ты до утра не…» — Хорошо, что мысль остается невысказанной.
Сейчас, вот сейчас начнут пищать датчики. Начнут закрываться глаза… Будет белесая пленка на них, будут хрипы… Датчики начнут сходить с ума. Потом остановится сердце и загорится желто-красная лампа с противным, переходящим в чуть слышный ультразвук воем… Сейчас, сейчас… Анест толкнет меня, для порядку пару раз долбанет его током, потом пойдет покурить. И откроется счет в моем личном кладбище. Ведь он после моей операции закровил…
Анест толкает:
— Диланян, гемоглобин держится.
— Сколько?
— Семьдесят. Уже час.
— Но мне же запретили трогать его…
— Оперблок! Готовьтесь, ревизия мочевого пузыря!
— Через полчаса, — равнодушно зевает медсестра.
— Я через пять минут начну делать операцию на каталке.
— Поняла…
Ревизия мочевого пузыря. Разрез, открывается пузырь. Ни одной крупной ветки… Моя цистостома наложена правильно, классически, ход ее прямой… Диффузно кровит стенка мочевого пузыря рядом с точкой прохождения троакара…
Грубый, очень грубый шов. Остановить во что бы то ни стало! Иначе… Иначе он умрет.
Останавливаю. Сверху в пузырь устанавливаю еще одну, гораздо более толстую трубку. Контролирую кровотечение. Выхожу сухим настолько, насколько я не выхожу из плановых операций.
— Эй, что ты там сделал? — Анест шокировано смотрит на меня.
— Что такое?
— Гемоглобин растет! Через полчаса после того, как ты закончил!
— Ну, льете же кровь?
— Да хрен с гемоглобином! ДВС прекратился!
— Так быстро?
— Ага…
Сон. Несмотря на усталость — беспокойный и поверхностный больничный сон.
Утро, конференция
— …Известного конференции пациента ночью экстренно прооперировали, произвели ревизию мочевого пузыря, ушили стенки, остановили кровотечение. К утру состояние тяжелое, с положительной динамикой крови. ДВС прекратился.
В зале наступает гробовая тишина.
— Кто прооперировал? — тихо, как бы нехотя, роняет слова Клирашев.
— Диланян.
— Сделал-таки, — хмыкает Клирашев.
Я обреченно жду расстрела.
— Молодец. А теперь встал и пошел на хер отсюда. Через час я позвоню тебе домой. Чтоб сам взял трубку.
Я улыбаюсь. В конференц-зале смешки.
— Чего сидишь? Пошел на хер отсюда, тебе сказали…
С Клирашевым шутить нельзя, расстреляет. Я встаю и… домой… Дома хорошо…
Я тебя сегодня выписал, острая задержка. Я выписал тебя, как мы пишем, «с улучшением». После всей эпопеи я тебя стабилизировал и выписал. Ты ходишь сам, хоть и с двумя мешками. Онкологи говорят, что пойдут на вторую лучевую. Что будут продолжать твою терапию. А они так говорят, только если видят, что ты проживешь еще хотя бы полгода.
