Вылезал овцепас из-под стола как минимум национальным героем. Двести благодарных взглядов были обращены в его сторону, ему все улыбались, в глазах женщин читалось восхищение, мужские же глаза, напротив, пылали завистью.
Церемониймейстер, правильно оценив ситуацию, подошел к овцепасу, спешно уточнив его имя у Диланяна, широко улыбнулся и объявил:
— Слово Мовсесу!
Дальнейшие пятнадцать минут двести уважаемых гостей, среди которых были врачи, учителя, бизнесмены, прокуроры и даже один еврей, молча и со вниманием слушали пространную лекцию о способах поимки свиней в общем и безумных поросят среди безумной же толпы в частности…
Свинью зарезать-таки не дали. Она, как истинная героиня свадьбы, до сих пор живет на ферме овцепаса Мовсеса. Надо отметить, что эта замечательная свиноматка уже родила двадцать два поросенка…
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БАБУШКИ
«Эйрбас-310» натужно выл двигателями, соседка справа безуспешно пыталась строить Диланяну глазки (и какой физиолог сказал, что женские ресницы не могут вырасти больше чем на сантиметр, ибо питания не хватает? Им и без питания того… триста процентов объема), монотонный и чуть засыпающий голос капитана периодически объявлял, что мы, мол, находимся в зоне турбулентности…
Наконец самолет приземлился, раздались неуверенные хлопки просыпающегося народа. Пожалуй, впервые Диланян не рванул к выходу со всеми, пожалуй, впервые спокойно сидел, дожидаясь «полной остановки двигателей»… Сегодня его никто не встречает. Он прилетел в Ереван инкогнито, не позаботившись о том, чтобы кто-нибудь проснулся рано-рано утром и, поминутно зевая, примчался на радостях в аэропорт. Было полшестого утра третьего мая — день рождения его бабушки. По этому поводу он и прилетел в Ереван…
— Братское сердце, яви великую милость, скажи мне, тебе такси не нужно? — цыкнул криминальным зубом пожилой таксист, увидев лишь одну спортивную сумку через плечо. — Мигом домчу, благо, в это время у нас, не как у вас, пробок нету.
— И почем ты меня до Комитаса домчишь? — малость издевательски поинтересовался князь.
— Ну, обычно тысяч двенадцать берем. Но для тебя, братское сердце, за восемь поеду, газа не пожалеючи! — напевно и с хитринкой в голосе ответил таксист.
Бог мой, до чего же уголовная рожа, подумалось Диланяну. Но потом ему вспомнилось утреннее зеркало и стало стыдно.
— Две тысячи и ни копейки больше, — сказал Диланян. — Я местный.
— Без ножа режешь! — опешил таксист.
— Хирург я, дядь. Могу и без ножа… — чуть улыбнулся Диланян. Улыбка, впрочем, получилась не самой веселой. — Три тысячи, и то за утреннюю прохладу.
— Ну, хоть пять тысяч… — попросил таксист.
— Дядь, ты знаешь такой народ, евреи называются? — вполне серьезно спросил Диланян.
Таксист кивнул.
— Так вот, я столько еврейской крови выпил, что сам наполовину евреем стал. Ты меня в моем же городе объегорить хочешь? Четыре тысячи, и то потому, что половина крови в моих венах осталась-таки армянской. И останавливаемся дважды: пить кофе и купить цветы. Идет?
Услышав про евреев, таксист как-то сразу поник и безнадежно махнул рукой:
— Поехали…
Горестный и тяжкий вздох наполнил душу Диланяна тяжкими думами о тяжкой судьбе армянского народа: первый в двадцать первом веке геноцид, постоянная необходимость дважды в день бриться и Левон Тер-Петросян на нашу бедную голову… Честное слово, евреям проще. У тех хоть Левона нет. Хотя… Есть что-то неуловимо тыкающее в единственном глазу первого президента страны.
Ереван спал беспробудно. Ереван спал тихо и мирно. И даже гаишник на выезде из аэропорта остановил машину каким-то сонным и безразличным жестом — припаркуйтесь, мол, месье, у обочины, и мне по барабану, что вместо обочины овраг.
— Вы нарушили… Вы имели несчастье проехать здесь, когда моя семья томится с голоду рано утром…
И все это произносилось как-то лениво, равнодушно… Утро. Темперамент, заставляющий волосы на теле армян расти суперускоренно, тоже спал.
Начался обычный спор обычного ереванского таксиста с обычным аэропортовским милиционером. Но как-то вяло, без искры, что ли…
Диланян, даром что всю ночь не спал, решил вмешаться. Практически коренной москвич, он с загазованностью утренних пробок впитал простую истину: утро — время действовать.
И вмешался.
— Здравствуй, и да будет твоя семья беззаботна этим дивным утром, — бодро приветствовал он гайца. — И где бы я мог тебя видеть, а? Уж не в больнице ли, что третьим роддомом зовется в народе? Уж не в УЗИ ли кабинете с трансректальным датчиком в соответствующем месте?
— Вах! Доктор Диланян собственной персоной! — неподдельно удивился сей взятколюбивый отрок, когда-то больной махровым простатитом. — Доброго утречка вам, доктор, не стану вас задерживать, проезжайте аккуратно! Надолго ли в наши края?
Пришлось Диланяну прикурить сигарету и рассказать гаишнику, что приехал он на недельку, по строгой необходимости поздравить бабушку и маму с днем рождения. Рассказ занял минут двадцать пять, ибо пришлось расспросить про здоровье всех родственников гайца, а особенно про сестру второй жены двоюродного деда, которую нещадно мучал холецистит. Когда все соответствующие рекомендации были даны (какая ведь, по сути, разница — что камни в почках, что камни в желчном пузыре — гайцу это один хрен. И не объяснишь, что ты уролог и в общем и целом не должен битых пятнадцать минут рассказывать ему про симптом Меризи и вероятность наличия второго, добавочного протока и про опасность повреждения холедоха), таксист, исполнившись глубочайшего уважения к своему раннему пассажиру, открыл тому дверь, бросил презрительный взгляд на работника госавтоинспекции (мол, глянь, спектор, каких важных людей возим), сел и аккуратно нажал на газ…
Дальнейшее было шаблонно.
— А вот скажи… те мне, многоуважаемый доктор, а отчего?..
— Простатит. Хронический. Требует месячного лечения, а я приехал на неделю, — лучезарно улыбнулся «многоуважаемый». Настроение потихоньку поднималось, безумный ритм безумного, но безумно же любимого мегаполиса оставлял его. Он растянулся на кресле, с наслаждением выкурил сигарету и на минутку закрыл глаза. Когда открыл…
— Тысяча чертей и миллион чертенят в придачу, в этом городе когда-нибудь что-нибудь изменится? — изумленно выругался он в ответ на ощущение дежавю. Дежавю в лице шашлык-мастера Арута сидело на табуретке и задумчиво курило. Именно в этой позе и, казалось, именно с этой сигаретой оставил его Диланян, когда год назад улетал в Москву.
— Доброго тебе утречка, дядь Арут! — прокричал он счастливо, высунув голову, обе руки и большую часть туловища в окно машины. — Как ты, как детки, как мама поживает?!
