Расстались мы у виадука: у Филиппова был проездной, и он побежал, не оглядываясь по каменным ступеням моста.
Мне почему-то стыдно было смотреть ему вслед — наверное, вид его такой прозаичной, оплывающей, как горящая свеча, совсем не юношеской, а мужицкой, нет, даже какой-то бабьей фигуры мог разрушить то возникшее между нами и внутри нас, и вокруг нас огненное пространство, в плену которого умирала от страха и счастья моя душа.
Но я заставила себя оглянуться и посмотреть ему вслед.
Значит, я хотела все разрушить?!
Боже мой! И этот толстеющий, среднего роста, теряющийся в толпе человек и есть твоя любовь? — Воскликнуло мое сознание. И сердце захотело засмеяться и надо мной, и над ним, хотя бы усмехнуться иронично, хотя бы прикоснуться с помощью насмешки к холодному трезвому свету бегущей за пыльно-зелеными электричками невзрачной, плюющей на асфальт, ругающейся и вечно жрущей реальности, — и не смогло. Сердце вздрогнуло — и душа понеслась за ним вслед.
Когда я вернулась домой, тетя Саша сказала, что звонил Сережа и скоро зайдет.
8 мая 1997 г.
Перечитала. Боже, сколько времени прошло с того дня. А Филиппов не исчез из моей жизни, как исчезли все, кто нравился мне когда-то. Даже Абдуллин, с которым получилось что-то вроде семейной жизни на острове, и тот, хоть и звонит мне порой, но ничего в моей душе не пробуждает — даже воспоминаний…
Тогда я еще не могла предугадать, что стану провожать Филлиппова всегда, когда он переедет жить в Академгородок, мои провожания станут нашей традицией….
Даша, сестра моя, никогда не люби т а к никого.»
Я отодвинула тетрадку, словно змею, уставившую на меня свои немигающие глаза. Я и не могу, неспособна любить т а к — отчего же во мне появилось чувство опасной черты, за которую ступить означает очутиться в иной, н е м о е й реальности?
Белые раскрытые страницы тетради, исписанные неровным, так и не ставшим взрослым почерком сестры, глядели на меня, вызывая странное ощущение, что продолжение чтения уже таит для меня угрозу, как отчаянное вскрытие пробирки с опасными для здоровья и жизни вирусами. Змея — не только опасность, но и мудрость, но укус змеи унес маленького Принца к его звезде! — а я хочу ходить по земле, видеть свет земли, любить поземному…Поземному? Это как?
На миг сестра с ее легкой грустноватой улыбкой глянула на меня из затаенного зеркала моей собственной памяти. Любовь — это всегда другая реальность, прошептала она, поверь мне. Любовь — это единственный способ приближения к истине, данный женщине. Переступив черту, ты познаешь то сокровенное свое Я, которое в ином случае обречено так и не проклюнуться на свет. Ты уже стоишь на этой черте. Ты ступила на нее, когда встреча с княгиней обрела для тебя смысл п р е д у п р е ж д е н и я. И теперь не бойся — иди.
— Куда идти? — вслух произнесла я. И в этот момент в мою дверь резко постучали.
С трудом стряхнув с себя то ли грезы, то ли полусон, я встала и открыла дверь. И от удивления чуть не закрыла опять.
В дверях стоял Иван. Он был абсолютно трезв, немного бледен, его короткие волосы влажно блестели: я глянула, пропуская его в свой номер, в грязноватое стекло — за окном шел дождь.
— Не ожидали моего прихода? — Он остановился посередине комнаты, нервно двигая большими руками. Номер сразу показался мне мал, а потолки низкими. — Я звонил вам несколько раз, но никто не подошел к телефону. У меня, видите ли, появилась кое-какая версия. Вчера я возвращался от Василия Поликарпович и увидел свет в вашем окне… — Он запнулся. — В окне квартиры вашей сестры. Я тут же вернулся и позвонил в дверь: никто не ответил. Я снова спустился во двор и увидел, что света в окне больше нет. Я закурил и стал ждать, не выйдет ли кто из подъезда — никто не вышел. Уже было за полночь. А утром Василий Поликарпович видел у себя во дворе старого поклонника Анны — Сергея Дубровина. У меня нет, разумеется, доказательств, что именно он бывает в этой квартире… но…
— Но вы думаете, Иван, что именно у него могли быть вторые ключи?
— Думаю так.
— Подождите-ка, — я присела на край кровати, — и не стойте, вот кресло. — Я показала рукой, что Иван тоже может сесть. — Никаких упоминаний о Сергее Дубровине пока в дневнике нет… Хотя… — Я поспешно взяла тетрадку и вновь перечитала последнюю страницу. — Вот, очень давно, она писала, что к ней должен придти какой-то Сережа. Это мог быть этот… Дубинин?
— Дубровин, — поправил меня Иван.
— Они с ним сколько лет были знакомы?
— Да чуть ли не с детства.
— Я о таком не слышала.
— Значит, с юности.
— И кто он такой? Вы говорите — ее приятель?
— Я видел его несколько раз, а Василий Поликарпович неплохо знал. Он ведь опекал Анну.
— Кто? — не поняла я.
— Старик. — Иван помолчал. — И Дубровин как бы опекал. Иногда покупал ей продукты. По крайней мере, после того, как ее личная жизнь с художником не задалась и она вернулась домой.
— А может ключи у художника? Это как-то было бы оправданнее.
— Ну что вы! С художником она жила несколько лет назад… И при мне он не появлялся ни разу. Конечно, на всякий случай его стоит найти. Фамилия его, говорил Василий Поликарпович, то ли Бугаев, то ли Абдуев. Я уточню. А вот адрес Сергея Дубровина, точнее Сергея Александровича Дубровина, так как он уже далеко не мальчик, я вам принес. — И бывший эксперт-криминалист протянул мне листок. — Наведайтесь лучше вы. По праву сестры. А то — спугнем, если что. И позвоните мне.
Я проводила Ивана до лифта и вернулась к себе.
Что еще за Дубровин? Совсем забыв о том, что еще час назад страницы дневника вызывали у меня какой-то необъяснимый страх, я поспешно взяла записки и начала читать, надеясь узнать о загадочном посетителе пустой квартиры хоть что-то.
И сестра тут же помогла мне.
«Филиппов позвонил мне в два часа ночи, читал свою статью, написанную им для Академгородской газеты. Вообще он тяготеет к публичным высказываниям и выступлениям: если нужно рассказать по местному телевиденью про наш институт, всегда выбирают его. Между прочим, сразу после первой нашей встречи в коридоре, я увидела его по телевизору. И образ его как-то раздвоился: возможно, именно благодаря экрану, мне стало казаться, что один Филиппов — обыкновенный сотрудник, а показанный мне на экране второй Филиппов точно всплыл из глубины моей души — я так долго всматривалась в его лицо, не слушая его ответов на вопросы ведущей телепередачи, что он будто стал моим сновидным, пришедшим из глубины веков, может быть, из генетической прапамяти, образом — образом мужчины, которого могли любить мои прабабушки, или, еще вероятнее, я сама в одном из прошлых воплощений. Может быть, если бы я смотрела телевизор не одна, а с кем-нибудь, и не вечером, перед сном, его лицо не сумело бы приобрести надо мной такую магическую власть?
Сегодня я страшно не выспалась. И не только потому, что Филиппов разбудил меня, благо телефон всегда возле своего дивана, но еще из-за прихода Сережки, проторчавшего у меня до одиннадцати вечера.
