Пауза.
— Мужики! — сообщает бомж, еле ворочая неуклюжим языком. — У м-м-еня тут п-пиво!
— Молодец! — хвалит его Феликс. — А теперь вали отсюда!
Бомж покорно поворачивается и уходит. Из него доносится членораздельное утробное бульканье:
— Ишь, пиздосы малолетние, сели тут, ёптить! Моду взяли… Я ж к ним по-хорошему!
Мне жалко этого бомжа.
— Если бы тут девки сидели, — комментирует Феликс, — он бы сейчас обязательно им хуй показал. Достал бы и показал. Я этого старого урода все время тут вижу. Каждый день в парке околачивается. Сначала пиво людям показывает, а потом — хуй.
— Он что, извращенец?
— Не знаю, — хмурится Феликс. — Но хуй показывать любит.
В троллейбусе
Сижу в раскачивающемся троллейбусе на холодном сиденье. Пытаюсь работать над текстом и делаю заметки в блокноте. По салону все время взад-вперед бродит, ворочая боками, низкорослая кондукторша в нестираном синем пуховике и вязаной шапочке, из-под которой выбивается выбеленная перекисью челка. Хрипло кричит, заставляя пассажиров морщиться:
— Кто не показал за проезд?!
Она похожа на побывавшую в употреблении грязную матрешку. Таких иногда алкаши продают на блошиных рынках.
Сегодня восьмое марта. Моя девушка ждет меня, как мы договаривались, возле кинотеатра. Возможно, она уже там. Но мне еще нужно заскочить в цветочный магазин за букетом.
— Мущщина! — кондукторша стоит прямо передо мной. — Вы показали за проезд?
Не говоря ни слова, я протягиваю ей мелочь. Вот она, твоя детская память, думаю. Кондукторша скептически пересчитывает мои деньги. Видно, ты тоже озорничала в детском саду. Кондукторша теребит висящий у нее на груди рулон с билетами, отрывает один и несильно тыкает щепоткой в мою протянутую ладонь, оставляя на ней неровный бумажный прямоугольник.
— Спасибо! — говорю.
Отвернувшись и уже забыв про меня, кондукторша начинает приговаривать, сначала вполголоса, а потом все громче:
— Так! Показывайте за проезд! Показывайте за проезд! Показывайте за проезд!
Или, может, это городские власти придумали в Международный женский день в качестве подарка прекрасному полу такое дикое развлечение? Ежели ты «мущщина» и так получилось, что ты зашел в троллейбус восьмого марта, то будь любезен за проезд — покажи. Показал — сиди себе спокойно. Не желаешь — давай на выход! Или штраф плати.
Тихий час
В детском саду во время тихого часа я никогда не мог уснуть. Просто лежал под одеялом, закрывшись с головой, и наслаждался покоем. Мне нравилось вот так просто лежать и в обступившей тишине выкапывать тишину уже свою, не тревожась о том, что ее кто-нибудь проткнет острым взвизгом. Вокруг обычно уже спали. Ряды раскладушек сохраняли строгий порядок как линии боевых кораблей, замерших перед большим сражением. Этот мир обретал величие в состоянии безмятежного бездействия или сна. С его пробуждением величие исчезало, оставляя резкий запах туалета.
Когда тихий час заканчивался и воспитательница Лариса Пална приходила нас будить, всякий раз выяснялось, что Аня Шамаева во сне описалась. Лариса Пална принималась ее ругать; Аня громко плакала, а потом, роняя слезы, шла за Ларисой Палной в ванную, обещая, что больше никогда, никогда так не будет делать. Но на следующий день все повторялось заново.
— Ты же мне слово давала! При всех! — честила ее Лариса Пална.
Аня стояла перед ней и снова плакала, а потом покорно шла в ванную. Мы так привыкли к этим сценам, которые разыгрывались изо дня в день одинаково, что без них уже плохо представляли себе жизнь в детском саду.
— Аня Шамаева опять описалась! — гордо докладывал я маме, когда она приходила меня забирать.
Впрочем, однажды Лариса Пална перед самым тихим часом, уже заранее разозлившись, поставила около Аниной раскладушки ночной горшок и в сердцах сказала:
— Может, хоть это поможет?!
Скоро она удалилась, задвинув шторы и шикнув на прощанье:
— И чтоб тихо тут у меня было!
А мы почему-то странно оживились, и через какое-то время по рядам раскладушек начал шелестеть шепот, постепенно усиливавшийся. Вскоре стало ясно, что не спит никто.
— Так нечестно! — сказала громко Юля Мотина. — Что у Шамаевой отдельный горшок! Я тоже, может, хочу на горшок, а не в туалет!
— Нечестно! — приподнялся на своей кровати Максим Румянцев. — Я тогда — за Мотиной!
— А я — следующий! — крикнул еще кто-то. Теперь уже точно нам было не до сна. Все по очереди подходили к горшку Ани Шамаевой и делали свои дела. Очень дисциплинированно. Каждый терпеливо дожидался своей очереди. Это продолжалось довольно долго, почти все то время, что длился тихий час.
Игорек Князев — его раскладушка стояла рядом с моей — отнесся ко всему происходящему с удивительным равнодушием. Но под конец, уже после всех, он тоже сходил к горшку Шамаевой и, вернувшись, сказал мне, что там уже переполнено.
Потом пришла Лариса Пална и громким голосом велела нам всем подыматься. Мы начали вылезать из своих постелей. И вдруг глаза нашей воспитательницы сделались страшными и она, резко вздохнув, ахнула.
— Эт-то что еще за такое? Да как вы?.. Кто последний ходил?
Мы молчали.
Потом кто-то из девчонок неуверенно пискнул:
— Князев!
— Ах, Князев! — Лариса Пална выцепила его глазами и злорадно усмехнулась. — Я так и знала! А ну иди сюда, сию же минуту!
Откуда Лариса Пална могла знать, что Князев пописает в горшок Ани Шамаевой последним, я не понимал. Я даже не понимал, почему во всем оказался виноват именно он.
— Кто ж еще такую пакость мог придумать? — сверлила Князева глазами Лариса Пална. — А ну, сюда иди! Кому сказано!
Но Князев стоял возле своей раскладушки и не двигался с места. Лариса Пална, закусив губу, как она всегда делала, кинулась к нам и, схватив его за руку, потащила к кровати Шамаевой. Там она развернула его, ткнула вниз пальцем и приказала:
— Немедленно вынеси в туалет!
Князев нагнулся к горшку.
— Да не расплескай, смотри! Горе луковое! А то сейчас с тряпкой у меня будешь тут ползать!
Князев поднял переполненный горшок двумя руками и понес его в туалет.
— Астафацуров, дверь ему открой, слышишь или нет! — крикнула Лариса Пална.
Князев тем временем справился с дверью туалета сам и исчез за ней, сердито буркнув:
— Не надо мне!
— Всем одеваться! — объявила Лариса Пална. — Скоро полдник!
Потом она скептически посмотрела на стоящую рядом Шамаеву, приподняла одеяло на ее постели и устало вздохнула:
