Семен немного усложнил приемы, но опять же не настолько, чтобы поставить в тупик «профессора».
Вновь они с Роналдинью передали мяч друг другу, и вновь Русский Дьявол рванулся по свободному краю. Тюрам позволил Семену протолкнуть мяч между своих ног. Шувалов, уже уходивший, ждал удара по ногам сзади — такого надругательства над собой ни один настоящий игрок не простил бы… Но не настиг его этот неминуемый удар! Шувалов же — нечего делать — пошел с довольно острого угла к воротам, не отдавая верной передачи в центр, и, как только Буффон вылетел ему навстречу и распластался по газону, перекрыв длинным телом любое направление удара, Семен поддел мяч и заставил его перепрыгнуть распластанного вратаря. Гол, достойный двух дюжин замедленных повторов! Да и те не дадут глазу схватить то самое неуловимо короткое движение!
Шувалов побежал к угловому флажку, к враждебным трибунам и, обращаясь к застывшим тиффози, ударил ладонью по локтевому сгибу полусогнутой руки. И тут же за оскорбительный жест удостоился подзатыльника от вскочившего на ноги Буффона. Арбитр, моментально растащив схватившихся игроков, помахал перед носом Семена желтой карточкой. Но Шувалову было плевать. Факт — но Тюрам и это готов был проглотить.
Еще минуты три спустя на совершенно невинной паузе заставил он Тюрама проскочить мимо — опять случайность? — подождал, пока тот развернется, и опять пробросил ему мяч между ног.
— Что с тобой? — крикнул он Тюраму. — Убирайся с поля или играй по-настоящему.
Блестящее испариной лицо гиганта оставалось застывшей маской.
— Почему ты не играешь, мать твою, я тебя спрашиваю? — Семен чуть не въехал своим раскаленным лбом в этот приплюснутый нос. — И ты думаешь, я поверю, что ты можешь купиться на такую дешевку?
Тюрам невозмутимо молчал.
Теперь при каждом удобном случае Шувалов награждал его парой ласковых слов.
— Что ты делаешь, скажи мне? Что с тобой? Ты слышишь меня, дерьмо? Почему ты меня не трогаешь? Какого хрена ты меня отпускаешь? Мой двухлетний сын, мать твою, играет лучше.
— Отвяжись! — наконец-то не выдержал француз.
— Ты позволил мне забить два гола! Ты думаешь, я ни хрена не вижу? Думаешь, я вконец уже ослеп?
— Отвяжись!
— Как я должен отвязаться? Ты позволяешь мне разгуливать по полю.
— Отвяжись!
— Еще раз скажешь «отвяжись», я тебя урою прямо здесь. Ты что делаешь? Почему не играешь? Почему уступаешь мне? С какой такой стати? Ведь это финал, ты слышишь. Твои трибуны рассчитывают на тебя, а ты мне позволил делать все, что угодно.
— Больной на голову, — огрызнулся Тюрам.
— Да ты сам больной! Ты какого дерьма объелся, скажи мне? Что с тобой происходит? Ты сдал мне всю игру!
— Ты самый крутой здесь, да? А все перед тобой дерьмо? У тебя от твоей крутизны крыша поехала? Два раза прошел, и все, крыша слетела напрочь, стал думать, что все перед тобой нарочно расступаются? Нет, ты точно псих, тебя лечить надо.
— Ты что, считаешь, что я ничего не вижу? Не вижу, что тебе осталось только раком встать, чтобы все поняли, что ты мне всю игру сдал?
— Если ты сейчас не заткнешься, я тебе язык в жопу затолкаю! — пообещал Тюрам.
— Да ты сам стоишь кверху жопой, дерьмо!
И тут Тюрам боднул его бритой головой в грудь — ударил неожиданно, Семен едва смог удержаться на ногах. Всем уже было ясно, что творится что-то неладное, один лишь судья ничего не слышал и заметил только последний тюрамовский тычок, отчего и полез в нагрудный карман за красной карточкой. Тюрам был удален, но и Шувалова после вмешательства бокового арбитра также изгнали с поля.
Расхолодившись, «Барселона» позволила противнику отквитать один мяч. Шувалов, теперь следивший за игрой по монитору, и здесь обнаружил какой-то подвох: неужели и наши тоже?.. Показалось ему, что враждебному форварду (восходящей звезде, довольно проворному парню, которому прочили блестящее будущее) предоставили непозволительную и как будто заранее оговоренную свободу действий. И тут к горлу его подкатила тошнота.
— Что с тобой? — обеспокоился врач команды.
— Это не игра, — весь дрожа от омерзения, отвечал Шувалов. — Я вообще не знаю, что это такое. Свинство, дерьмо, онанизм…
Врач посчитал, что Шувалов разгорячен недавней стычкой и все еще злится на свое удаление с поля.
10. Там и тогда
Москва
Август 2004
— У меня никогда не получится, — вздохнула Полина, сдувая со лба упавшую прядь. Держа мяч на вытянутых руках, максимально его опустив и приблизив к своему носку, пару раз примерившись и едва не потеряв равновесие, она пнула его примерно так, как пинает ребенок, еще не вполне научившийся ходить.
— Ну еще бы, — сказал Шувалов. — Для начала джинсы нужно снять. А то в них даже ногу не поднимешь толком. Все самые приятные вещи в этой жизни человек делает нагишом. Или почти нагишом.
— А что же вы тогда не играете нагишом?
— Нельзя, — ответил Семен теперь уже со всей серьезностью. — Почти голыми можно, но только с боевой раскраской на теле. Людям страшно смотреть на кровь, на проломленные головы, вот мы и устраиваем для них бескровную войну. А если это война, то должны быть мундиры.
— Еще раз. — Она опять взялась за мяч. Слегка присела, будто делая старомодный книксен, и ударила. Попала, на радостях завизжала, но внезапно оступилась и угодила прямо в руки Шувалову.
Он едва не задохнулся от этой близости.
Она поспешила вырваться, как будто и сама была напугана той легкостью, с которой они притянулись друг к другу.
Шувалов же успел вдохнуть запах ее волос, и ему показалось, что этому запаху суждено остаться в нем воспоминанием о навсегда упущенном и невозможном счастье.
Нет, Шувалов мальчиком уже не был, хотя женщин в его жизни было не так уж и много. Тот самый Ильдар, который был для Шувалова с самых ранних лет кем-то вроде ангела-хранителя, один раз отвел его в какой-то удушливый кабак, где под красными шелковыми абажурами с китайскими иероглифами за каждым столиком сидели молодые скучающие женщины. Их лица были, что называется, изрядно потасканы, и в глазах у них стояло какое-то животное тупое равнодушие, неприятное и отталкивающее.
Это был бордель, одно из тех заведений, которые, как Семен по наивности полагал, существуют только за границей. А Ильдар между тем, промчавшись чуть ли не галопом вдоль столиков, возвратился назад и, ухватив Шувалова под локоть, увлек его за собой в полутемный коридор. Они поднялись по лестнице и оказались перед железной дверью. Ильдар постучал, на пороге выросла высокая дамочка в короткой черной юбочке, обшитой стеклярусом, и в узком черном лифчике. Ее обесцвеченные волосы были зачесаны назад. Ильдар толкнул Семена в спину, заставив его переступить порог, и тут же будто растворился. Семен поначалу хотел бежать, настолько все было беззастенчиво и откровенно буднично, но вожделение удержало его. Он был распластан на широченной кровати и впервые испытал мучительное прикосновение женских губ, от которого все тело его затрепетало. А дальше — унылая механичность платного секса и неизбежная опустошенность, глухое безразличие, с которым он поднялся с ложа продажной любви, поспешно оделся и убрался восвояси.
