— Ну, хорошо — выходит, никакой ответственности? Я богат, а кто-то нищий, потому что так управила матушка-природа, только и всего? А десять христианских заповедей придуманы рабами для рабов?
— А ты их соблюдаешь, эти заповеди? Которую из них не нарушал, кроме самой-то страшной? Ну вот очень хочется нашему человеку призвать к ответственности каждого, кто разбогател. И еще неизвестно, за что ответственность. За богатство, как будто богатство — это тоже грех? Я согласен, на богатых лежит ответственность. Да, действительно, если разрыв в состояниях слишком велик, кощунственно велик, то это ни к чему хорошему не может привести. Ну так я готов… на многое. Норвежский вариант? Прогрессивный налог? Пожалуйста! Отдавать треть прибавочной стоимости, ну хорошо, не треть, а четверть, хотя бы десятую часть своим же собственным рабочим, содержать бездомных, инвалидов — да десять раз пожалуйста. Но только если все живут по этим правилам. А если все от этого уходят, то я не идиот — нести ответственность за всех в одиночку. Ну что еще сказать? Мы сегодня тут говорили о душевном свете, который внутри у каждого человека. Я, признаться, невоинствующий атеист, но я с существованием такого света соглашаюсь. Он мне, может, впервые и открылся сегодня. Мы же вместе оттуда спасались… один за всех… короче, в этом духе. Совсем по-христиански, между прочим, если чуть перефразировать: там, где один сгорит, там двое спасутся. Я потому и не ушел от вас, не побежал к себе, не юркнул в норку, что я от вас вот это излучение почувствовал, и хотелось греться в этом свете, самому отдавать такое же душевное тепло, и вот эту нашу радость общую поддерживать. И я что хочу сказать… — Драбкин было рот открыл, набирая побольше воздуха в грудь, чтобы сделать ответственное заявление, но входная дверь в храм торжествующей плоти вдруг отворилась, и на том краю бассейна появились двое — молодые люди, чьи осанка и повадки тотчас всем сказали обо всем, и тугие провода наушников, оплетавшие их мощные, мускулистые шеи, были лишь дополнительным знаком для самых тупых.
Лопоухие, курносые преторианцы Драбкина принесли с собой неброский, серенький, но, конечно, скроенный и пошитый вручную в Лондоне костюм на «плечиках», пару черных лакированных ботинок, серебристый, в алюминиевом корпусе ноутбук и устрашающе-серьезную, как «черный ящик», мини-станцию спутниковой связи. Удалились молча.
— Ну так чего, — сказал Андрей, — мы, значит, разбежались?
— Выходит, так.
— Не хотелось бы так скоро, а? Ощущение такое — многое еще не сказано. Кстати, этого-то мы, — кивнул Андрей, — оправдали? Я не понял.
— Вопрос уже не так стоит. Ой, не так!
— Господа! — воскликнул Драбкин. — Мужики! Ребята! Если я для вас… ну, чем помочь, тогда — любой вопрос. Телефон возьмите, он прямой. И давайте ваши. Кстати, как нас по фамилиям?.. Да вы чего, ребят? Да вы ж спасли меня. Вы со мной впервые, может быть, как люди!
Неподвижными остались лица четверых, непроницаемыми.
— Ну, Артур Григорян, запиши.
Обменялись, вбили в память, записали на клочках. Андрей еще записывал, и Драбкин все вбивал, а Сергей-один уже поднялся догонять сомнамбулу. И уже они не одно целое — каждый сам по себе.
— Слышь, друзья, а все же так нехорошо — по-английски, не прощаясь? Мы же в самом деле вместе кое-что… — осудил Артур обоих Сергеев.
Обернулись Сергеи. Опять подошли. Обнялись поочередно каждый с каждым — стой мужской неуклюжестью, с тем показным отрывистым похлопыванием, когда каждый жест выражает нежелание распускать так называемые сопли.
— Спасибо, Серег, если б не ты… Ну и ты давай, Серый, — извини, что так вышло. Удачи.
Над бессонным городом занялся тускленький рассвет, и дубовый парк наполнился сизовато-сиреневой мутью, за ажурной чугунной оградой, приведенная в движение, заурчала поливальная машина и, дотошно-медлительная, узурпировала слух двоих, заставляя прислушиваться к шелестящим и гулким обертонам своего трудолюбия. Мельчайшей пылью водяной осыпала, прошлась по загривкам.
— Как будто гарью в воздухе… — с усилием расклеил спекшиеся губы Сергей-один. — Как будто бы оттуда. Может быть такое?
— Обоняние отшибло, — отвечал на это Сухожилов. — В носоглотке пресно все. Да и вкус. Вот курю и не чувствую. Может такое?
— Надышался, наверное. Надо думать, отпустит скоро. Ну а как вообще — там началось?
— По башке получил; чем — не видел.
— Ну, к врачу тогда, что по мозгам. Не жена мне, вообще никто, — забормотал Сергей-один с чудесной, невозможной скоростью. — Ну, влюбился — этому одно название.
Год назад увидел… да, смешно подумать, год назад… увидел и запал… я с ней по бизнесу случайно познакомился, с Мариной… у меня своя фирма, системы безопасности, «жучки», сигнализации, я этим занимался. Кредит взял беспроцентный триста тысяч, у Samsung'а тендер выиграл, и она мне документы выдавала, оформляла меня официальным дилером. Продастся все — кредит отдам, прибыль в карман и по новому кругу. Ну раз мы встретились, ну два, поговорили, она ко мне как к человеку, я на нее смотрю, не отрываюсь, слова все в горле застревают, все те, которые нужны, да нет, вообще-то я… ну все нормально в этом отношении, но случай-то особый, тут, знаешь, ощущение такое — куда мне до нее? И как разведчик я, шпион… ну, справки наводить, где живет и, главное, с кем… оказалось, одна… я следил еще, разнюхивал, есть ли кто, — нет, никого, только мама и дочка, ну вот так, одинокая баба красивая, часто бывает. Может, память хранит по кому. Я, ты знаешь, все это не очень… ну, цветы там, рестораны, свечи, эту всю херню… Ну и вот, ее в командировку, на учебу. А потом вообще в Германию — ну, у мамы со здоровьем, сердце, лучшие врачи. Я ей денег, главное, умудрился на Германию — ну, как будто и не от меня. Ну и что, дожидаюсь. Кручусь — верчусь, системы продаю, кредит вот этот самый отбиваю. И ничего, отбил, себя зауважал, чистейших триста тысяч прибыли, квартира на примете настоящая — жизнь! И тут вот этот Форум безопасности, и там она сегодня! Ее туда как вывеску возможностей — картинка ведь! Это надо быть импотентом, чтобы у нее ничего не купить, даже если эти камеры слежения тебе на хер не нужны. Ну и я туда. Вроде как нечаянная встреча. Прихожу — Маринка просияла, распахнулась мне навстречу, и все в глазах, как в зеркале, — вся будущая наша жизнь, и род мой продолжается, и все так ясно, хорошо, прозрачно, что и слова нам никакие не нужны. Я думал там остаться… ну, когда ее… я видел все, я подошел вплотную … и думал, ну куда мне уходить, когда она вот здесь, и я останусь, вокруг все мечутся, а я осел, сижу, и тут как будто молнией все озарило изнутри: ведь дочка у нее осталась, ведь одна, без никого. Ну, значит, должен выйти я оттуда, приложить усилия. И Драбкин — то есть ты — в башке засел. Достану, думаю. Управлюсь незаметно — ситуация располагает. Вот, вышел… Скажи, друг, слово, не молчи. Не хочешь — хер с тобой.
— Фамилия-то как твоя? А то все тезка, тезка.
— Подвигин — дальше что?
— Нет, — Сухожилов скривился, с подозрением разглядывая тлеющую сигарету. — Тяну и не чувствую. Ну, нет, да что за жизнь такая — ничего не чувствую… Я ее вот так держал! — сдавил Подвигину запястье. — Вот так держал, не отпуская. Ты помнишь, я пристроился за вами, я видел, вы — единственные, кто полностью не обезумели, и с вами норовил, но мы потом от вас отстали. Ну что — горохом вниз, всей биомассой, двери вынесли, этаж, этаж, еще этаж, кругом все черные, багровые, все задыхаются. И медленней, все медленней, конечно, и на передних сверху давят, те кубарем летят, задние ступают по телам, мы тоже — на руки, на животы. Вперед я с самого начала не полез, прикинул — на хер надо? Чтоб стоптали? Но тоже, понимаешь сам, не застоишься, дым удушливый, все время что-то сверху падает, башкой кого-то вниз в пролет швырнули, но мы бежим, бежим, потом идем, идем. И тут навстречу пламя, снизу, как из жерла. Народ назад попятился, все — вверх опять, откуда прибежали. Рванули скопом в коридор. А в коридоре тоже светопреставление — кто не сгорит, тот задохнется, жопа полная. Я двери в номера толкаю, дергаю… ну, надо же куда-то, ведь сгорим. И повезло не повезло — рванул одну, и в номер мы, за нами дым, глаза на лбу давно уже, и в ванную, там воду открываю, все краны, и ее туда по горло, в воду, «не вылезай», ору… ну, логика простая, да? «Пока не вытащат тебя руками, не вылезай сама ни в коем разе», — последние мои слова. А сам куда-то назад метнулся и к окну, разбил и на карниз, там выступ был изрядный, как балкончик. Этаж какой, ну, пятый, я не видел точно, но можно жить, ору, что здесь мы, здесь нас двое, сюда, сюда на помощь. И тут мне чем-то по башке и грянуло, такое ощущение, что просто распрямился и теменем в косяк, и все, я падаю, лечу, и нет меня, и все неважно, все бессмысленно, и даже мысль про ванную, и эта моментально погасает. Замуровал ее, ты понимаешь, этими руками, сам лично-в газовую камеру. Очнулся — на земле уже лежу, а надо мной спасатели в скафандрах. Пытаюсь встать и не могу, ору и ничего не слышу. Ну встал с грехом, кричу: «Шестой этаж, шестой, туда!». Или пятый. И по периметру бегу, окно ищу, а окна одинаковые — и где она, и где?
