— Это мной, — объявила Кася, отдышавшись, — мама икает.
Тут еще один звук, не раздавшись, раздался — то ли хныканье жалкое, то ли скрежет зубовный, — Подвигин, прислонившись к косяку, стоял бездвижно, не способный дернуть ни мускулом, ибо всякий страдальческий жест был сейчас до убожества, до непристойности неуместен — точно так же, как если бы кто-то вдруг начал рвать волосы в обществе, где боль утраты исстари заведено выражать ритуальным ковырянием в носу.
— Это как это — икает? — автоматически и понял, и не понял Сухожилов.
— Вот ты дурак! — сказала Кася сварливо. — Если кто-то икает, то это значит, что его родные вспоминают. А меня вспоминает мама, потому что мы не виделись давно и она сейчас далеко.
— Кася, — сказал Подвигин сипло, — мы с дядей начальником пойдем на балкон покурим.
— …Ваг так вот, — только и сказал Подвигин, когда они вышли на балкон.
— Нуты это… того… извини, — сказал Сухожилов. — Не сказал пока ребенку, значит?
— Как — не знаю.
— А сама? Наверное, может такое понять?
— Нет, вроде нет. Сам же видел — ждет.
— А чего она у тебя-то — Кася?
— Ну а где ей еще? Бабка-то тоже — шок, удар, некуда жить. В больницу пришлось, неизвестно, как дальше.
— А что неизвестно? Все, папаша теперь.
— В Градской-то что?
— Не она. Но я его там встретил… — Смех начал рваться из сухожиловской груди, как только что икота из Касиного горла. — Его, его, оленя северного. Нагибина. И он мне, главное, — «а что это мы двое на одну? Мне же рыжую, а тебе разве рыжую?» Рыжую, да. Мы, главное, пересекались, мы знакомы смутно, я же ему все ноги на футболе обстучал, и он узнал меня. Ну и решили, совпадение, что рыжая. Едва не разошлись, но тут меня как осенило, что многовато совпадений.
— Ну, вижу, он тебя не убил.
— Он, — хмыкнул Сухожилов, — меня боится. Но только это как совпало? Ванная, я лично человека видел, который ее с того света. Ну, не может же быть такого, чтобы пятеро по разным ванным.
— А он тебе, спасатель, прямо так, с уверенностью — конкретно в Градской?
— Ну, скорее всего. Вроде там.
— Ну вот видишь — вроде. Значит, где-то еще. У пожарных был на Садовой?
— Глухо. Не видал никто на свете. Круг сужается.
Тут заревел у Сухожилова мобильник.
— Сережа, это Драбкин, — донесся возбужденный голос. — Скажите адрес, я вам вышлю, что удалась нарыть, тут много интересного. Про конкурирующую с вами сторону. Да и к тому же знаменитость как-никак она у вас. Вернее, папа — знаменитость, Башилов тот самый и есть, я поражаюсь, как вы не узнали до сих пор.
— Драбкин, родной, милый, — взмолился Сухожилов, — ее саму, саму ищите.
— Как только что-нибудь, я сразу вам, конечно.
— Я Драбкина на это дело зарядил, — сообщил Сухожилов Подвигину. — Сегодня опять прицепился — возьмите, пацаны, в компанию. Помочь хочу, мечтаю.
— Он, значит, вправду на пути к монастырю.
— Ну, я бы не сказал, чтоб прям к монастырю. Но крыша пошатнулась основательно. Жизнь, говорит, такая опостылела — без родных, без любви. И вы, мне говорит, мои родные.
В эту самую секунду за спиной с оглушительной наглостью что-то грохнуло. Сухожилов с Подвигиным, как по команде, ринулись назад в квартиру. Кася на кухне стояла потерянно над россыпью фарфоровых осколков.
— Ну вот и попили пивка, — сказал Сухожилов.
— А я не виновата, что они такие скользкие, — оправдалась Кася, обезоруживая свежеиспеченного отца глазищами.
Подвигин метнулся к ребенку, неуклюже ощупал его на предмет повреждений, усадил рывком на стул, так что ноги Каси заболтались в воздухе, и опустился на колени собирать в передник посуду.
— Ты как, — спросил он Сухожилова, — у нас останешься?
— Да нет, поеду к матери. Давно не заезжал.
— А завтра что?
— А в граждан скую авиацию завтра — туда вроде тоже людей. Это будет последняя.
— Отужинать изволишь?
— Плесни-ка мне лучше. — Сухожилов уселся, притянул к себе лэптоп, раскрыл. — Ну, что ты там, Драбкин, где?
— А ко мне, — сказала Кася, подсаживаясь к Сухожилову, — Никита Юсупов в саду пристает. Щиплет и щиплет, щиплет и щиплет. Я говорю ему, отстань, а он не отстает.
— Я бы тоже не отставал, — поразмыслив, признался Сухожилов.
— Э, педофил, — сказал на это Подвигин, ссыпав битый фарфор в помойное ведро, — ты, может бы, лучше пожрал — сырники стынут.
— Ну вот что мне с ним делать? — солидно размышляла Кася.
— Я знаю, что, — уверенно объявил Сухожилов. — Подойди к нему и обними.
— Как?
— Вот так. Обеими руками. Он больше не будет, я тебе отвечаю.
— Он — противный, мне совсем не нравится.
— Да, а кто не противный?
— Вот Андрюша Рожновский, — сказала Кася с затуманившимся взором.
— А Рожновский щиплется?
— Нет, он только толкается и юбку задирает. Надо будет завтра покрасивее трусы надеть.
Посмотрели друг на друга Сухожилов и Подвигин, онемели, на секунду обо всем забыв.
— Ты даешь, Ксеня Сергеевна, — сказал Сухожилов. — Все, отец, ты понял, что тебя ожидает? Готовься женихам стучать по бубнам… О, письмецо в конверте. — Сухожилов кликнул по зардевшемуся от собственной важности мейлу.
Там о Зое было все с первых лет жизни, разве только комментарии патронажной сестры — «грудь берет охотно и сосет активно» — опущены. Адреса, номера, имущество в виде московской квартиры и записанной на нее итальянской машинки. Сухожилов открывал ссылку за ссылкой. С внимательной ненавистью изучал мужские лица, старые и молодые. Вот он Мартын: скальпель в лапище — будто пластиковый ножик из набора кукольной посуды; в прозоре между белой шапочкой и стерильным намордником — лишь безумные, лишенные любого выражения глаза, вот рука, затянутая в латекс, запускается в разрез под молочной железой: господин — всесилен, бог — бестрепетен. Вот старик какой-то: ее, глаза, Зоины, огромные, в пол-лица, смотрели на него с суровостью святых на православных иконах. Башилов был лыс, гладко выбрит, все выемки, морщины, складки застыли на своих местах — как будто маской крайне слабого, чуть теплящегося снисхождения к тому, что Башилов знал о человечестве как виде, — и больше ни на миллиметр не сдвинутся: так твердеет мягкое железо под неослабно-беспощадным боем. Олег Николаевич. Род. тысяча девятьсот сорок восьмой, живописец, один из лидеров московских художников-«нонконформистов», автор масштабных гротескно-сюрреалистических полотен, отличающихся интенсивным колоритом. В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году эммигрировал во Францию. С две тысячи первого года постоянно проживает…
