Утром следующего дня все шебалинские женщины отправились в поле, где завершалась уборка кормового картофеля, а мужики сошлись у околицы, уселись на корточки, закурили и стали неприятеля поджидать; Петр Соколов притащил-таки бутылку с зажигательной смесью, и она грозно торчала у него из кармана прорезиненного плаща. Около десяти часов утра за перелеском, начинавшимся возле пруда, послышалось тарахтение тракторного движка, и шебалинские моментально заняли еще загодя намеченную позицию, то есть они залегли поперек деревенской улицы в том месте, где когда-то была поскотина, а теперь только торчали колья.
И сразу сделалось как-то тихо, хотя трактор по-прежнему тарахтел. Денек был хороший: уже установилась прохлада, тонко пах нувшая первым прелым листом, квело светило солнце, а небо было блекло-голубым, как бы застиранным или как будто оно выгорело за лето.
— Прямо мы, ребята, как эти… ну, которые на Сенатской площади бунтовали! — сказал Иван Соколов и делано засмеялся.
— Вот-вот, — откликнулся Кравченко Валентин. — Как декабристы и погорим!
Сергей Соколов сказал:
— Я в книжке читал: из них только пятеро по-настоящему погорели. Остальные — год тюрьмы, пять лет каторги и это… по-нашему будет химия, бесконвой. Сейчас такие срока дают, если, например, грабануть какую-нибудь палатку.
Из-за перелеска показался бульдозер — позади него на первой скорости тащился милицейский автомобиль.
— И Петелин, хищник, пожаловал! — сказал Пестель.
— То-то и оно! — произнес кто-то рядом, и Еремей обернулся посмотреть — кто.
В двух шагах от него лежал с ружьем Умывакин.
— А ты чего тут? — спросил его Пестель.
— Петелина встречаю.
— А ружье на что?
— Для отдания почетного караула.
— Ну-ну, — одобрительно произнес Пестель и отвернулся. Из милицейского автомобиля действительно вылез майор Петелин в сопровождении двух младших чинов и сказал что-то бульдозеристу. Тот ему тоже что-то сказал, и бульдозер медленно пополз в сторону древней риги, которая стояла еще со времен помещика Коновалова.
— Начали, что ли? — обратился вполголоса к Пестелю кто-то из Соколовых.
— Погодим маленько, — ответил Пестель. — Пускай он первый ударит, чтобы мы, значит, вроде как отбивались.
Бульдозер тем временем был уже возле риги; на минуту он стал, точно задумался о чем-то механическом, о своем, но потом, поддав газу, рванулся вперед и свернул ножом угол. После этого машина сдала назад и застыла, попыхивая дымком; видимо, далее того, чтобы припугнуть шебалинских, планы Петелина все же не заходили.
Тогда Пестель скомандовал:
— Огонь! — И первые выстрелы загремели. Милиция залегла, бульдозерист как ошпаренный выскочил из кабины и бросился наутек. Вдруг из-за риги мелькнула узнаваемая фигура Петра Соколова, и в бульдозер, матово сверкнув на солнце, полетела зажигательная бутылка; машина вспыхнула мгновенно и вся — не зря у Петра была пятерка по химии.
— Кравченко! — закричал Пестель. — Не подпускай ментов к газику — рация у них там, как бы они не вызвали на подмогу!
Это Пестель как в воду смотрел: Петелин, согнувшись в три погибели, уже крался к автомобилю. Кравченко Валентин дал залп из обоих стволов, метрах в двух впереди Петелина задымились фонтанчики рыжей пыли, и майор затих, как если бы нечаянно прикорнул. Но тут нижние чины открыли беглый, немного панический огонь из макаровских пистолетов, и Петелин стал отползать назад, что было видно по колыханию подсохших зарослей иван-чая.
Когда выстрелы смолкли, раздался голос Сергея Соколова, надтреснутый от обиды:
— Нет, ребята, я так не играю! — сказал он и выставил на всеобщее обозрение окровавленное предплечье. — Это уже называется беспредел!
Впрочем, больше милиция не стреляла, вообще никак не давала о себе знать. Шебалинские выждали минут десять, потом по команде Пестеля встали в рост и с ружьями наперевес пошли в атаку на позиции неприятеля. Ни милиционеров, ни бульдозериста на месте не оказалось.
— С первой победой вас, ребята, — мрачно сказал Пестель и опорожнил стволы от гильз.
— А все-таки на душе кошки скребут, — сознался Кравченко Валентин. — Как-никак по своим стреляли — нехорошо.
— Да какие они свои?! — взъелся Иван Соколов, обращаясь ко всей команде. — Они такие же свои, как эти… как я не знаю кто! Они над народом издеваются, а ты говоришь — свои!
— Хорош базарить! — распорядился Петр Соколов, который перевязывал рану брату Сергею. — Давайте лучше обмозгуем, как на дальнейшее отбиваться.
— А чего тут особенно обмозговывать? — сказал Пестель. — Баб на ночь разогнать по родне в Иваньково да в Петропавловское, а сами засядем в риге, и пускай они нас возьму т…
— Ты тоже Суворов-Рымникский! — возразил ему Умывакин. — Если мы засядем в риге, они нас в момент умоют! Круговую оборону надо занимать, садовая твоя голова! Но только на ограниченном плацдарме, и чтобы коммуникации в полный профиль.
По общему соглашению вплоть до вечера рыли окопы, потом разгоняли по родственникам свои семьи, потом перекусили на скорую руку, а к сумеркам ближе заняли оборону. С женщинами ничего поделать так и не удалось — они собрались у дальнего колодца и выли в голос; Кравченко Валентин свою даже слегка побил, но с нее как с гуся вода, и она выла со всеми вместе.
— Что сейчас будет, ребята! — весело, но с гибельным оттенком сказал Иван Соколов из своей ячейки. — Это, конечно, словами не передать!
— Спокойно, товарищи сентябристы — откликнулся Кравченко из своей.
Умывакин приблизился к Пестелю, закурил мятую сигарету и тихо заговорил:
— Вот мы в сорок втором году так же держали круговую оборону под Черным Яром. Нынче нас враз сомнут через твою мягкотелую установку, так следует ожидать, а в сорок втором году мы долго держались, суток, наверно, пять. Так что ходил я, командир, ходил я с голыми руками против «тигров», было такое дело. То есть не с голыми руками, понятно, а при мосинской винтовочке со штыком. Ранило, конечно, жалею, что не убило… Потом год в концлагере под Орлом, потом еще пять лет в лагере, но это уже в Инте…
— А в последний раз ты за что сидел?
— В последний раз я сидел за то, что Круглянская выписывала фальшивые разнарядки.
Вдали послышался шум моторов.
МОСКВА — ПАРИЖ
Около того часа, когда над Уральским хребтом начали наливаться влажные осенние звезды, бригада Владимира Солнцева собралась за дощатым столом, врытым посреди вагонгородка, чтобы скуки ради сгонять партию в домино; дожидались только подачи света, а то костей было не разобрать. Но еще долго стояла особенная, какая-то глубоко отечественная мгла, в которой отгадывалось отчаянье и пространство. Пахло вечерней свежестью, борщом, машинным маслом и стиркой. В одном из ближних вагончиков неутешно рыдал младенец, точно он предчувствовал свою будущность.
