Денисия попыталась удивиться:
— Мы похожи?
Машикули кивнул:
— О, да. Она так же образованна и мила. На приеме у нашего
посла мы с ней чудесно и долго болтали, а потом она так же внезапно исчезла,
как и появилась, а я, уезжая из заснеженной России, увез в своем сердце ее
милый и грустный образ.
— Почему — грустный? — удивилась Денисия, припоминая, что на
приеме она была счастлива.
Машикули развел руками:
— Простите старика, если ошибся. Ведь это были вы?
Денисия вспыхнула:
— Я не Зоя, я Гюльджагера.
— Вы и не Зоя, и не Гюльджагера.
— С чего вы взяли? — похолодела она.
— Ну.., во-первых, вы и та девушка, которая назвалась Зоей,
фактически одно лицо, — хитро прищурив глаза, сообщил Машикули.
— А во-вторых?
— А во-вторых, Боровский вас называл Денисией. Разрешите и
мне вас так называть.
— Вы обманули меня? — вспыхнула она.
— Почему — обманул?
— Потому, что в начале нашей беседы вы утверждали, что
Воровский вам ничего не говорил, только просил вас помочь некой крошке, и все.
Остальное вы намеревались узнать от меня, — напомнила Денисия и вызвала
наивностью своей добрую улыбку Машикули.
Ответ его прозвучал откровенно:
— Я лгал. Я привык. Я все время лгу. Я политик.
Политики очень хитры. Ждать от них прямодушия — по крайней
мере неумно. Политика — это искусство лгать в свое благо и немножко во благо
народа. Разве вы не знали?
— Нет, — она изумленно покачала головой, — нет, я не знала.
— Как же вы сами собирались политиком стать? — насмешливо
удивился Машикули.
— Разве я собиралась?
— Ну да. Я вас спросил, кем мечтаете быть, и вы ответили,
что хотите быть полезны народу. Я поинтересовался, кто ваш кумир, и вы
признались, что Валев Эльдар и Мария Добрынина. Я вас одобрил и еще раз вам
повторю: очень похвальный выбор.
— Правда? — зарделась Денисия.
Машикули усмехнулся:
— Да, это так, хотя, на мой зрелый вкус, женщине больше идет
лоно семьи. Природа на нее возложила, безусловно, главнейшую миссию —
продолжение рода. Муж и дети — ее идеальный жребий, остальное, поверьте, лишь
суета, а политика еще и грязное дело.
Зачем вам служить народу, когда вы чудесно можете послужить
семье, а через нее и обществу?
— Вы рассуждаете несовременно, — рассердилась Денисия.
— Согласен, — рассмеялся Машикули. — Я вообще устарел, я
ископаемое, полезное ископаемое.
Точнее, уже бесполезное ископаемое и, простите за каламбур,
очень болезное. Вот спросите, что у меня здесь, — он указал на свою спину.
— Что у вас там? — послушно поинтересовалась Денисия.
Машикули артистично закатил глаза и с протяжным вздохом
ответил:
— Раньше здесь у меня были талия и стать, а теперь радикулит
и пиелонефрит. И это все от политики. Ну.., и немножко от старости. Вот
скажите, прекрасный бутон, зачем это вам? Хотите грязи и суеты?
— Нет.
— А чего вы хотите?
— Проще сказать, чего не хочу.
— Скажите.
— Я не хочу влачить серое и бесцельное существование. Хочу
больших и важных дел, хочу служить своему народу. Поверьте, в нашей стране
очень мало порядка, жить там совсем нелегко. И чем в это время занимаются
мужчины, отвечающие за все и вся? Интригуют, сплетничают, каждый тянет одеяло
на себя, им плевать на горе простых людей.
Машикули осуждающе покачал головой и воскликнул:
— Женщина — это цветок, политики же — шмели. Вашим нектаром
полакомятся, но меда не будет.
Денисия растерялась:
— Простите за глупость, но я не поняла ваших сложных
аллегорий.
— Не так уж они сложны. Политика делает женщин бесплодными и
пачкает их. Вы же не станете утверждать, что Боровский ваш муж?
— Нет, конечно. Он мой родственник, дальний.
Будто не слыша ее, Машикули продолжил:
— Раз Боровский не муж, следовательно, он ваш любовник. А
вы, абсолютнейшая сирота из бедной провинции, получаете великолепное
образование и мечтаете о невероятной карьере. Не на этого ли влиятельнейшего
мужчину вы уповаете, залетая в самые эмпиреи амбиций?
Денисия отшатнулась. Она была оскорблена таким грязным
предположением и гневно воскликнула:
— Ну что вы! Как вы можете так говорить? В университет я
поступила сама! Я всегда и везде пробивалась только своими мозгами и дальше так
намерена жить.
— А напрасно, — грустно вздохнул Машикули и мечтательно
добавил:
— Вагина в сочетании с хорошим портвейном творит чудеса.
Денисия вскочила:
— Что-то я не пойму, куда вы клоните? К чему этот пустой
разговор? Я пришла к вам со своей бедой, вы обещали помощь…
— Присядьте, крошка, — строго прикрикнул Машикули, и она,
испугавшись, присела.
— Да, я обещал вам помощь, — неприязненно продолжил он, — и
понять не могу, чем заслужил ваш укор. Чем, по-вашему, я занимаюсь, если не
пытаюсь вам помочь?
Она молча пожала плечами, а он вдохновенно воскликнул:
— Видимо, вы не правильно истолковали мои советы. Вы с чего-то
решили, что я пожелал вам вреда, а на самом деле я всего лишь делюсь тем, что
добыл сам годами унижений, утрат, каторжного труда, страданий и разочарований.
Вы знаете, что ваши кумиры, Валев и Добрынина, редко бывают в России?
— Да, — смущенно кивнула Денисия, ругая себя в душе
последними словами.
Как испорчена она, если посмела плохо подумать об этом
добром и мудром человеке, как неблагодарна.
— О чем это вам говорит? — насмешливо поинтересовался Маши
кули.
— Не знаю, — пискнула она.
— Прекрасно. Не знаете. А я знаю, — сказал он и — замолчал.
Она виновато спросила:
— О чем же?
Машикули сменил гнев на милость, ласково посмотрел на
Денисию и сообщил:
— Это говорит только о том, что настоящая политика делается
здесь, в Европе. Ваше общество напоминает мне контурные карты, которые позабыли
раскрасить. В нем лишь черное и белое, добро и зло, нищие и богатые, дураки и
умные. Никаких полутонов и уж тем более цветов. У вас нет главного компонента
цивилизации — настоящих общественных организаций, которые действительно могли
бы позаботиться о народе, а потому были бы полезны и политикам, и чиновникам, и
капиталистам. Поэтому ваши общественные организации полезны только Западу,
поэтому защищают все ваши правозащитники только наши интересы. Кто платит, тот
и музыку заказывает. Вы наконец поняли, крошка, как я предлагаю решить вашу
проблему?
