— Выход есть. Мы можем ей все объяснить, уговорить, она
понятливая, мы ей заплатим. Клянусь, она будет молчать.
Карлуша усмехнулся и зло прошипел:
— Даже и не думай об этом. А если молчать не будет? Что
тогда? Я рисковать не хочу. Речь идет о наших с тобой жизнях. Неужели ты не
понял: или мы, или она? Иного не дано. Короче, не жуй сопли. Нам повезло, что
она спит. Иди.
— Н-нет, н-нет, — снова начал заикаться банкир. — П-почему
о-о-обязательно я? М-можно же ее, к-как бы это…
— Заказать? — удивился Карлуша. — Тебе нужны лишние
свидетели? Тебе нужна канитель? Зачем, когда все так просто? Прямо сейчас
вопрос и решим.
— Н-но это оп-п-пасно.
— Опасно привлекать свидетелей. Об этом должны знать только
я и ты. И не трясись. Бояться нам нечего, у нас железное алиби. К тому же ты
вне подозрений. Всем известно, как ты обожал жену. Оставим открытым сейф,
инсценируем ограбление…
У Денисии подкосились ноги. Наконец до нее дошло со всей
ясностью то, во что трудно было поверить. Ей захотелось выскочить из своего
укрытия и скорей (скорей!) мчаться в гостиную, предупредить сестру, но
подкосились ноги. И не слушалось тело.
Окоченевшая Денисия даже не уверена была, может ли она
дышать. Против ее воли в голове пульсировало: исчезнуть, затаиться, смешаться,
слиться со стенами, сделаться незаметной.
Вопрос Карлуши прозвучал из такого далека, что Денисия не
сразу поняла его смысл — к тому же шумело в ушах.
— Так ты не пойдешь?
— Не смогу, — с непередаваемой болью выдохнул банкир. — Она
жена моя, я ее люблю. Пощади.
— Слюнтяй, — презрительно процедил Карлуша.
Затем Денисия услышала шаги: туда и обратно.
Потом Карлуша шепнул два слова: «порядок» и «уходим». И все.
Нет, не все. Хлопнула дверь, и потом уже все.
Когда с Денисии сошло оцепенение, она подумала: «Что это за
история?»
Ясно ей было только одно: банкир и неизвестный Карлуша ушли,
так ни на что и не решившись.
И тут Денисию затрясло. Ее так трясло — зубы выбивали
чечетку. Но, несмотря на страх и озноб, как это ни странно, потекли обыденные
мысли. Буквально разрывало от необходимости сделать многое, слишком многое:
надо и к Зойке бежать, рассказать ей то, что услышала, предупредить об
опасности, а тут еще этот неприятный разговор об Александре…
О нем потом, да и Пыжик заждался, а вечером придется мчаться
за Федору дежурить…
«Странно, — вдруг удивилась Денисия, — а Зойка-то почему
молчит? Все еще притворяется, перестраховщица. Не слышала, как муженек ушел?»
Она выбралась из чулана и крикнула:
— Зоя!
Тишина.
— Зойка, отзовись, черт возьми! — рассердилась Денисия. —
Нашла время шутить!
И опять тишина.
Сердце бешено заколотилось.
— Зоя, ты где? — Денисию вихрем вынесло в гостиную…
Зоя, закрыв глаза, полулежала в кресле, до самого подбородка
прикрытая шотландским мохеровым пледом. В ее красивом мраморном лбу темнела
маленькая дырочка, из которой струилась кровь.
— Ма-моч-ка, — жалобно пропела Денисия, хватаясь за сердце,
медленно складываясь и роняя себя на пол.
Потолок бешено закрутился, но сознания Денисия не потеряла.
Она лежала на полу, смотрела на этот вертящийся потолок и беззвучно плакала.
Плакала от страха за себя, от жалости к сестре, и к себе, и к другим сестрам…
Сквозь страх и жалость пробивалась ненависть к банкиру и уже
сквозь ненависть — непонимание: как такое могло произойти? Он же муж ее. Он же
любил Зойку…
Потолок вдруг остановился, и мелькнула мысль:
«Это что же получается, убил, и все? И концы в воду?»
Денисия с унизительной ясностью осознала разницу между собой
и банкиром. Разницу, созданную не природой, а обществом. Он может безнаказанно
убить, а она — нет. И попробуй его разоблачи. Ей никто не поверит. В милиции ее
и слушать не станут.
Может, даже сами ее и сдадут на расправу банкиру.
А почему бы и нет? Все возможно в стране, в которой одних
годами держат на нарах за мешок моркови, а другим присуждают девять лет условно
за краденые миллионы. Девять лет — условно! Это же смешно. Почему не
пожизненное? Или, еще лучше, приговорили бы к смертной казни условно. Его уже
давно казнили, а он по-прежнему ворует…
— Господи! — завыла Денисия. — О чем я думаю?
Зойка! Зоенька моя!
И тут ее осенило: «Я же труп! Труп, если вякну о том, что
слышала… Что же делать? Молчать?»
Ее переполняла злоба, переполняла ненависть к банкиру.
Ненависть просто сводила с ума.
«Моя сестра, моя Зойка, моя красавица мертва, а этот
ублюдок, этот мешок с дерьмом будет жить в свое удовольствие?! Ну уж нет!»
Денисия вскочила на ноги и под клацание собственных зубов
принялась судорожно сдирать с себя одежду. Оставшись в одних трусиках, она
сбросила с Зойки плед и аккуратно ее раздела. Осторожно, стараясь не
испачкаться в крови, она натянула на Зойку свой свитер, грубую драповую юбку,
дрожащими пальцами застегнула «молнию» на бедре и, придав телу прежнее
положение, вернула на место плед.
Осталось самое тяжелое: надеть на себя вещи сестры. Денисия
подержала в руках Зойкино шерстяное платье — дорогущее, о таком невозможно даже
мечтать — и, собравшись с духом, оделась.
В прихожей она отыскала Зойкину шубку и сумочку с ключами от
дома, от гаража, от машины, от квартиры… От всего, что было у Зойки. Документы
— Денисия знала небрежность сестры — наверняка остались в машине.
Надев на свои стройные ножки стильные Зойкины сапоги,
Денисия вернулась в гостиную, глазами, полными слез, глянула на сестру,
шепнула: «Прости» — и хотела уже уходить, но вдруг испуганно ахнула и бросилась
в кабинет банкира за ножницами.
Возвратившись, она постояла над Зоей минуту-другую, не
отваживаясь нарушить ее уже мертвую красоту, и, наконец решившись, выделила из
волос одну прядь, отчаянно чекрыжнула ножницами — на простреленный лоб упала
короткая челочка.
— Теперь ты, Зоенька, жива, — прошептала Денисия и, в
последний раз взглянув на сестру, уже уверенно вышла в прихожую.
Накинув на плечи шиншилловую шубку, она задержалась у
зеркала, придирчиво себя рассмотрела, достала из Зойкиной сумочки косметичку,
тушью мазнула по ресницам, провела по губам губной помадой и застыла. «Нет,
что-то не то. Челка. Опять эта челка».
