Александр вздохнул:
— Э-хе-хе! Я же не дурак, сообразил. Раз ты призналась,
значит, больше не боишься разрушить наши отношения, значит, что-то в тебе
изменилось. Нет-нет, я не в обиде, — поспешил он сообщить. — Собственно, и
звоню поэтому. Уходят лучшие твои годы.
Держать тебя я не имею права. Слышишь, Денисия, я тебя
отпускаю. Ты рождена для мира, а во мне только война. Я человек войны. Не жди
меня, девочка. Я не вернусь.
И Денисия поняла, что теперь уж точно не сможет Гусарова
бросить.
— Зачем тебе эта война? — закричала она, глотая слезы и
подавляя спазм рыдания. — Война — это бизнес! Чужой бизнес, не твой! На таких,
как ты, кто-то делает деньги! Грязные деньги — вот что такое твоя война!
Он согласился:
— Да, это так, но до тех пор, пока на свет будут рождаться
такие любители кровь проливать, такие дурни, как я, война на земле никогда не
закончится.
Я и есть война, поэтому здесь и останусь. Не жди меня. Не
жди.
— Я буду тебя ждать, — упрямо ответила Денисия и, не
удержавшись, завыла в голос:
— Не выдумывай!
Сашка! Возвращайся! Я буду ждать!
— Нет. Считай, что я погиб на войне, — ответил Александр, и
в трубке раздались гудки отбоя.
Она замерла, оцепенела и поняла, что больше никогда не
увидит его. И действительно, позже ей передали письмо, написанное сослуживцем
Гусарова. Он сообщал, что пишет по просьбе Александра. Гусаров геройски погиб,
сам не зная за что. Он просил передать, что до последнего дыхания он любил
только ее. Только она его ценность, остальное — чепуха.
Он слишком поздно это понял, за что и просил прощения.
«Вот теперь он меня отпустил», — выплакавшись, решила
Денисия и позволила себе подумать о Матвее Аронове: «Он же обещал позвонить».
А Аронов все не звонил и не звонил. И тогда, набравшись
смелости, она сама ему позвонила на мобильный. Он мгновенно ответил, но,
крикнув:
— Секунду, пожалуйста, подождите, — начал торопливо и зло
распекать кого-то за оплошность.
«Не до меня ему, — обреченно подумала Денисия, вешая трубку.
— Вот я глупая: он давно забыл про меня, он звезда, очень занят».
Больше она ему не звонила. Аронов не ушел из ее жизни, но
существовал лишь на экране. Шли дни, и однажды, включив телевизор, она поняла,
что Аронов ее не забыл. Телеочерк, сделанный им, был посвящен герою войны
Александру Гусарову. Аронов с микрофоном в руке стоял под дождем, втянув голову
в плечи. Порывы ветра кромсали его непокорную шевелюру, а он рассказывал о
большой любви. О любви воина.
— Это уже легенда, — говорил он. — Ее передают из уст в
уста, из окопов в окопы. Я держу фотографию этой чудесной девушки, которая
ждала своего жениха так, как теперь уже и не ждут. Она любила его и осталась
ему верна. И он был верен ей до последней минуты, потому что очень ее любил.
Вот ее фотография. Короткая челка, добрые умные глаза. Она действительно
хороша, в нее нельзя не влюбиться.
Даже я влюбился в нее, — вдруг сказал Аронов, и Денисия
поняла, что он выполнил свою угрозу.
Он ей признался в любви на всю страну.
«Что ж, — счастливо улыбаясь, подумала она, — теперь мой
черед выполнять обещание. Когда там у нас четверг?»
С трудом дождавшись вечера четверга, Денисия отправилась в
кондитерский цех Азера, отыскала там хохлушку Зинаиду и спросила:
— Пирожки сегодня продавать будете?
— Конечно.
— Хотите, вас подменю?
Зинаида от радости затрясла своим богатырским бюстом:
— Конечно, хочу!
— Тогда рукавицы и фартук давайте.
— Да хоть всю меня забери с потрохами!
Было уже тепло, но Денисия решила не выходить из роли. Она,
согласно обещанному, обмоталась платком и, набросив поверх пальто фартук,
направилась к проспекту. Толкая перед собой тележку, она звонко выкрикивала:
— Беляши! Пирожки! Не зевай! Подходи!
Там, за поворотом, из клуба, вертя головой, уже выходил
Аронов. Он еще не видел Денисии, но, рассекая шмелиное жужжание толпы, громко и
бодро звучал ее голос:
— Беляши! Пирожки! Не зевай! Подходи!
— Наконец-то, — просиял Аронов.
