— Чего ты? При всех-то зачем?
— Ты их стесняешься? А знаешь, как они тебя называют? Шут! Ты для них Шут, понял? Ты хуже, чем Шут! На эти огурчики ты проебал все деньги! Где твои деньги? Покажи деньги, огурчик! Блевун! Ты все! все! все! проебал...
У Светы было пьяное перекошенное лицо. Как будто ее показывают по плохо настроенному телевизору.
— Чего ты молчишь?
— Голова болит.
Шут задрал на нее жалобные глаза.
— Честно болит. Не кричи. Принеси огурчиков. А мне — рассола. Ты же знаешь, я не могу много пить.
— Зачем пьешь, раз не можешь?
— «Зачем» — что? Зачем я пью? Я не пью. Принеси рассола. А почему ты голая?
— Член сосала.
— Прекрати.
— Почему? Думаешь, шучу? Вот у этого сосала... и у Руслана. Не веришь?
Она через плечо тыкала в парней ярким ногтем. Он был похож на точку лазерного прицела.
— Прекрати.
— Ты думаешь, я шучу? ТЫ ДУМАЕШЬ, Я ШУЧУ?
Она тазом вперед сползла с дивана. Положив толстую некрасивую грудь себе на колени, стащила с Эдика трусы. Светлый затылок мелькал у меня в глазах, как колесо, которое, если смотреть пристально, всегда крутится в обратную сторону. Прядка ее волос прилипла к эдикову члену. Света вынула его изо рта и ногтями пощипала себя за язык. Ее глаза были снова отчаянно зажмурены. Член был серый и маленький. Он норовил выскользнуть из руки и уткнуться хозяину в бедро. Так маленькие дети прячутся за спину родителей от страшной собаки.
— Света! Хватит!
Она замерла. Словно всей спиной прислушиваясь к тому, что происходит.
— Иди за рассолом!
Лицо Шута сползало на пол, как выплеснутый на стену желток. Света поднялась на ноги. Солнечные квадраты похотливо гладили ее кожу.
— Что скажешь? Понравилось?
— Иди на кухню.
— Это все?
Эдик щелкнул резинкой трусов и сказал, что действительно... огурчики были бы супер... вон, еще и водка осталась.
Света наотмашь вытерла губы. Повернулась и ударила Эдика по лицу.
— Не понял?
Она качнулась и еще раз ударила Эдика. Он защитился рукой. Хороший боксер никогда не пропустит два удара подряд. Света выдернула руку и треснула его ногой по лодыжке.
Все замерли.
Эдик сказал: «М-мда».
Мутный дым сигареты переливался в утреннем солнце. Он закручивался водоворотиками и расслаивался, как плохо взбитый коктейль. Казалось, что вышедший на рок-сцену Эдик сейчас споет. Я подумал, что сломанный нос, как правило, не идет девушкам.
Эдик аккуратно, чтобы не уронить пепел, поднес руку с сигаретой к пепельнице. Щелкнул по ней пальцем.
— Ладно. Пойду я.
Все смотрели на него и ждали. Он потянулся за джинсами.
— Не думал я, Володя, что так все выйдет. В твоем-то доме!
— Погоди, Эдик!
— Чего тут ждать? Заехал, понимаешь, к товарищу.
— Да погоди ты!
— Чего ждать, Володя? Чего ждать? Ты же сам все видишь!
— Не, ну ты чего? Ты думаешь... Света, ты чего?
— Пошли, пацаны.
Шут покачивался на тонких волосатых ногах. Парни начали вставать с кресел. У них были обиженные лица. Эдик, шлепая рукой по дивану, искал рубашку.
— Да куда вы собрались-то? Парни! Это самое... Светка!
— С волом не можешь справиться?
Шут повернулся к Свете. Потом еще раз оглядел комнату. У него была большая и сильная рука. Мне показалось, что Света упала еще до того, как он ее ударил. В воздухе мелькнули длинные голые ноги. Словно растопыренные в знаке «Victory» пальцы.
Спиной она угодила прямо на стол. Что-то звякнуло. На книжные шкафы брызнул маринад. Лежащая в осколках и объедках Света напоминала фигуру на ростре фрегата. Корабль не выдержал тяжелого плавания и на всех парусах шел ко дну. Спустя очень длинную секунду вслед за ней на пол свалился низкий стульчик.
* * *
В прихожей кто-то бубнил, что волам только дай волю... нельзя волов распускать... ты же понимаешь! Сообразить, как зашнуровываются ботинки было нелегко. Последний раз я так напрягался, сдавая экзамен по тригонометрии. Я похлопал себя по карманам. Интересно, что именно я забыл?
Уже открыв дверь, я решил, что неплохо украсть немного сигарет. По комнатам бродили голые, полуголые и совсем не голые люди. На кухне я поискал в холодильнике пиво. Эпоха чудес закончилась еще до моего рождения. Я налил себе немного водки. Сигареты обнаружились только в комнате. Пачка была смята так, будто ночь напролет танцевала ламбаду с Чикатило.
Через экран телевизора ползли серые полосы. Эдик сидел, с ногами забравшись в кресло. Курил и покусывал губы. На его лице краснела Светина пятерня.
— Уже уходишь?
— Да. Пойду.
— Может, выпьешь? А то все расползлись.
— Да я только что. Счастливо, Эдик!
Я обернулся.
— Володю не видел? Хочу попрощаться.
— Там где-то.
Проходя мимо ванной, я услышал шум воды. Они не заметили, как я открыл дверь. Света сидела на корточках. Шут полотенцем смывал с ее лица и груди кровь. Он все еще был пьян и слегка покачивался.
— Ну что ты, Светик?.. Ну что ты?.. Не плачь... Ты же знаешь... Не надо...
— Не буду... Сейчас... Я не буду плакать...
— Ты — моя душечка, пончик-ватрушечка... Да, Светка?
Света поднимала на него заплаканные глаза.
— Да.
— Пончик-ватрушечка, да?
— Да... Пончик... Ватрушечка... Спасибо тебе...
Он кренился и целовал ее в макушку.
— Светка... Ты же знаешь...
— Я уже не плачу... А ты — моя ватрушечка...
Я аккуратно закрыл дверь и вышел из квартиры. В тот день, ближе к вечеру, начался первый за все лето дождь.
История третья,
о голосе голода и голове голого
— Куда бы нам пойти, а? Что здесь поблизости, а?
— До хрена чего! Здесь все поблизости! Хочешь, в «Метро» пойдем?
— Нет, в клуб не хочу. Пойдемте куда-нибудь выпьем.
— Просто выпьем? А потанцевать?
— Пойдемте в «Сундук»? Дженнет, вы пойдете в «Сундук»?
Я знал это заведение. «Сундук» из тех баров, где у хозяев не хватило денег на живую музыку и они развлекают посетителей другими средствами. Например, бармен с расстояния в полметра вдруг начинал общаться с вами через мегафон. Или в туалете вместо туалетной бумаги вы обнаруживаете мятую газетку («Для старообрядцев») и рулон наждака («Для любителей острых ощущений»). Над унитазом висит «Список лиц, которым разрешается не поднимать стульчак». Под номером восемь значится Венера Милосская.
