Я спрашиваю Джеймса: “А тебе как кажется, ты сможешь выиграть, если решишься на что-нибудь поспорить?” Он смеется и говорит: “Когда свиньи полетят!” Мне выражение очень нравится, но я его раньше никогда не слышала. Я тогда улыбаюсь и говорю: “Это ты, что ли, имеешь в виду, когда рак на горе свистнет?” Джеймс напрягается: “Почему свистнет? Они же не умеют свистеть! И потом, разве раки на горе бывают?” Тут я понимаю, что с полетами свиней разобраться гораздо легче…
Мы болтаем про все это и решаем остановиться, чтобы зайти в паб передохнуть и выпить пива. Там по телевизору показывают футбол, и Джеймс оживляется и начинает мне объяснять, что больше всего народу делает ставки как раз на бега и на футбол (тут могут спорить и на счет, и на то, в какую минуту будет забит первый или третий гол – ну, и на что дальше хватит воображения). Причем делать это можно и по телефону, и даже в то время, когда игра уже началась. Тут мы видим знакомого, который внимательно (даже как-то чересчур внимательно, с моей точки зрения) смотрит на экран. Выясняется, что он сделал ставку до начала футбола, а на половине игры понял, что точно проиграет. Он тогда позвонил и сделал другую – и вот теперь ждет, чем все дело закончится. Закончилось тем, что он таким образом ничего не выиграл, а только сумел вернуть потерянные в первой половине игры деньги.
Я забираю свой бокал пива со стойки, в это время меня кто-то нечаянно толкает, пиво мое расплескивается, и я восклицаю: “Ой!” Джеймс почему-то с извиняющимся видом улыбается моему обидчику, а меня подпихивает в бок: “Ты потише, не очень-то прилично женщине так выражаться!” Я от возмущения просто теряю дар речи, а потом выпаливаю: “Ты чего это, что я такого сказала?!” Тут выясняется, что по-английски “ой!” означает очень фамильярное и грубоватое обращение типа “эй, ты!”, так что для женщины это довольно забавный способ привлечь к себе внимание.
Выходим из паба, а рядом с его входом кто-то установил стремянку. Я пытаюсь под ней пройти, но Джеймс хватает меня за рукав: “Ты куда?! Давай обойдем!” Я задираю голову и ничего особенно опасного наверху не вижу. Он тогда, видя мое недоумение, смущенно говорит: “Это примета такая – не стоит проходить под лестницей, а то будут неприятности”. – “А-а-а, – говорю я и обхожу ее сторонкой. – Ладно, лишний раз не буду рисковать, хотя, может, на русских это и не распространяется! А какие еще приметы ты знаешь?” Джеймс задумывается, а потом говорит: “Ну, еще если вдруг разобьешь зеркало – это к семи годам несчастий. И плохо дело, если белый кот дорогу перешел, – надо быть очень и очень осторожным”. – “Да ты что? – удивляюсь я. – А у нас плохо, если черный!” Джеймс добродушно отзывается: “Ну нет, это белые коты приносят всякие напасти, а черные, наоборот, в Англии – хорошая примета. Их даже иногда рисуют на поздравительных открытках”. – “Как же нам теперь быть, если для тебя черный кот хорошо, а для меня плохо?” – подкалываю его я. Джеймс принимает вопрос близко к сердцу, мы начинаем совещаться и приходим к общему выводу: если черный кот перебежит дорогу, когда мы едем на машине, я могу успокаивать себя тем, что мое невезение уравновесится грядущим счастьем моего будущего мужа. А еще, уточнил Джеймс, тринадцать – не очень хорошее число, поэтому в английских самолетах даже нет тринадцатого ряда. И сам он старается не летать тринадцатого в пятницу, хотя билеты, как правило, в этот день дешевле. При этом он вдруг сделал неожиданный для меня вывод: вообще-то англичане не очень суеверные люди!
Наконец, приезжаем в Хелстон на фестиваль Дня Флоры. Народу на улицах огромное количество, при этом толпа не агрессивная, а, наоборот, совершенно расслабленная и дружелюбная, и в ней много детей. Все выстроились вдоль улиц и ждут шествия, а оно потихоньку приближается: женщины и мужчины всех возрастов (по преимуществу пожилые) разряжены в пух и прах; первые – в вечерних платьях и больших нарядных шляпах, вторые – во фраках и серых котелках. И все, не останавливаясь, танцуют незамысловатый танец, типа “два прихлопа, три притопа” и меняются местами и парами. А толпа радостно на это глазеет и подпевает – все англичане явно знают эту мелодию с детских лет.
Мы с Джеймсом посмотрели на шествие и решили перекусить. Зашли в ближайшую забегаловку, и она меня сразу же чем-то смутила. А когда мы уселись и хотели заказать еду, я поняла, в чем дело: обслуживать нас подтянулась хромая и не самая опрятная старушка лет восьмидесяти пяти. Для начала она принесла нам приборы, и я заметила, что моя ложка была грязной. Чтобы не обижать старушенцию, я попросила другую официантку мне эту ложку заменить. Вышло еще хуже: та же самая старуха принесла мне очередную ложку, проверяя ее на ходу на предмет чистоты: сначала протирая грязным полотенцем, а потом, на всякий случай, подчищая пальцами. Аппетит у меня от этого пропал совсем, тем более что суп, который я попробовала, отхлебнув через край суповой чашки, оказался слишком острым.
В Англии мне поначалу понравилось, что в меню почти всегда бывают супы (правда, едят их здесь чаще на ужин). Теперь выяснилось, что радовалась я рано: сколько ни пытаюсь их заказывать, они всегда оказываются переперченными или просто острыми. Мне до сих пор кажется странным: готовят прекрасный диетический протертый суп из овощей, а потом бухают в него столько перца и специй, что съесть его без пинты пива и горы хлеба оказывается невозможным.
А в этом кафе даже пиво и хлеб не помогли…
Глава 15
В тюрьму за толстую собаку. Гора Святого Майкла. Джеймс в качестве маляра
За завтраком, как уже повелось, смотрим телевизор. В новостях вскользь упоминают, что к тюремному заключению судом приговорен (по-моему, все же условно, но не уверена) хозяин раскормленной собаки – за жестокое с ней обращение. То есть кормил он ее слишком много – и не тем! Судя по всему, члены Общества защиты животных увидели, что по городу разгуливает толстенная собачища, и просто подали на ее владельца в суд. Мне стало интересно – а что с этой собакой-то станет, пока он в тюрьме будет сидеть?
После завтрака Джеймс решил сделать мне сюрприз и повез смотреть Сент-Майклз-Маунт, крепость-монастырь на скале. При морском приливе она превращается в остров, и я не сразу сообразила, что это ведь английский вариант французской Мон-Сен-Мишель, только поменьше (и название ведь то же самое – только на английский манер!).
Был отлив, море ушло далеко от берега, и мы с Джеймсом неторопливо прогулялись вдоль пляжа и по молу к монастырю. Внутри виднелись аккуратные лужайки, а за ними – крутой подъем на скалу. Когда мы забрались наверх, у меня дух захватило от красоты: ветер, море и стайка виндсерферов, цепочкой уходящих в море под разноцветными парусами-бабочками. Сверху они выглядели невероятно крошечными и хрупкими…
В одном из строений монастыря оказался жилой дом – уютный, с камином в гостиной и библиотекой с удобными креслами, и нам повезло, что в этот день он был открыт для посетителей. Я посмотрела на все это и подумала: не очень, наверное, просто в нем обитать – живешь-живешь себе, а в какой-то день вдруг вынужден ретироваться в задние комнаты, и по твоей гостиной разгуливают незнакомые люди…
