– Могу только посочувствовать Михаилу, который не только не догадался разобраться в вашей наследственности, но еще и оказался человеком, который соблюдает правила игры независимо от личности партнера. Кстати, Миша забрал ребенка – Ксюшу, ту самую, которую вы ему выносили. Он сказал, что ему все равно, здорова она или больна. Мы, правда, и сами еще не разобрались...
– Ты что хочешь сказать этим, акушер несчастный?! Что ты мне все наврал?
– Нет, ни в коем разе! Я предупреждал вас, что обозначенный диагноз – 50 на 50. Михаил сказал, что предпримет все усилия, чтобы болезнь не развилась. Но, должен заметить, потому что как матери вам это может быть интересно: жизнь родителей в таких случаях становится и жизнью ребенка. Только в этом залог успеха!
– Мне это вообще неинтересно, дорогой Швахер! Кстати, откуда у тебя такая противная фамилия? Мне интересно, чтобы ты держал язык за зубами и дал мне возможность спокойно свалить домой!!! Если из моих денег пропадет хоть одна бумажка, поверь, тебе будет нечем работать!
Швахер снова испугался злобного взгляда девушки, но не потерял самообладания:
– Не волнуйтесь, милая, все будет в целости и сохранности. Не потому, что я вас испугался, а потому, что очень уважаю Михаила Вениаминовича.
– А кто это? – удивленно спросила недавняя роженица.
– Это – отец ребенка. ВАШЕГО ребенка.
– Ты еще тупее, чем я думала. Это для тебя он Михаил Винаминович, а для меня просто – Миша!
– Напрасно вы так думаете, голубушка. Для вас он теперь просто никто. А может быть, и большая проблема. Расписочку на денежки получил просто Миша? – Молчание Марии красноречиво подтверждало предположение Швахера. – Так что теперь он – ваш кредитор, который в любой момент может потребовать от вас сумму, спрятанную под одеялом!
– Пошел вон, мерзкий таракан!
Таракан уже убежал сам. Маша еще раз набрала матери и, обливаясь слезами, обрисовала ситуацию.
– Деньги береги, дура! Расписку он взял на тот случай, если ты будешь ребенка требовать или еще как шантажировать его. Не волнуйся, я завтра приеду, решим, что делать.
Швахер не нарушил обещания, вызвал для Маши водителя с охранником, и ее благополучно доставили домой в просторную съемную квартиру, которую Миша арендовал специально на время процесса детовынашивания.
Ночью Маша не сомкнула глаз, она не могла отделаться от мысли, что кто-то обязательно похитит ее капиталы, нажитые непосильным трудом. Вздрагивая от каждого звука, она едва дотянула до рассвета, когда в дверь позвонили.
– Мама! Как хорошо, что ты приехала! – Маша разрыдалась.
Удивленная неожиданным настроением дочери, мамаша даже слегка прижала ее к себе и попыталась успокоить:
– Ну ничего, дочка, все позади. Не плачь. Конечно, ты перенервничала, опять же, ребенка родить – это вам не пол-литра уговорить! Не плачь, лучше покажи!
Мария повела алчную мать к тайнику. Она вспорола наволочку и, отплевываясь от перьев, принялась доставать деньги.
– Вот, смотри! – нежно глядя на зеленоватые бумажки, произнесла дочь.
Мать долго и любовно перебирала пачки, раскладывая их точно, как Мария делала в клинике.
– Мам, – вдруг жалобно протянула Маша. – Что же нам теперь делать?
Что делать?
Лучшим средством лечения мозга отдельного человека оказывается то, что нужно и всему обществу в целом, – активное объединение с другими людьми для разрешения сложной ситуации.
Н.П. Бехтерева
– Чево? – мама с трудом отвлеклась от общения со счастьем.
– Что нам делать, мам? – жалобно протянула Маша, почувствовав себя вдруг маленькой неуверенной девочкой.
Ей внезапно захотелось, чтобы мать прижала ее к себе, погладила по голове, сказала тихим голосом, что все будет хорошо.
Вместо этого мать как-то собралась, напружинилась, ее лицо приобрело выражение атакующей сварливой торговки, а рот, скривившись в неприятной ухмылке, произнес:
– Что делать, что делать? Купить квартиру самим, раз ты, дура, не смогла его заставить; оставшиеся деньги положить в банк под проценты и искать следующего Мишу, Борю или...
– Мам, а ребенок как же? Вдруг я захочу ее увидеть?
У матери сделалось презрительно-негодующее выражение лица:
– Кого увидеть? Психическую дочку? Тебе же сказал доктор, что она – ненормальная. Забудь, как будто не было ничего. У тебя, моя родная, еще все впереди. Родишь хороших здоровых деток и не вспомнишь, что это было...
Мария не стала спорить с матерью, она слишком хорошо знала, что это бесполезно. У мамы за всю долгую сорокалетнюю жизнь так и не случилось настоящей любви. Посему мужики для нее приобрели статус объектов для получения материальных благ и, если нужно, сексуальных упражнений. По-другому мамаша просто не могла их воспринимать.
Обыкновенно Мария прислушивалась к матери и благодаря послушанию приобрела то, на что мать рассчитывала. Но почему-то вечером, лежа в кровати, Маша вдруг разразилась рыданиями и даже пошла в ванную с целью вскрыть вены или выпить смертельную дозу каких-нибудь таблеток. «Lady’s shick» оказалась самым неприемлемым приспособлением для вскрытия вен. А таблеток Маша в принципе не употребляла, потому что проблем со здоровьем не испытывала. Кроме лейкопластыря и аспирина, ничего не нашлось. Постучав выдвижными шкафами и порыскав в аптечке, Мария отправилась восвояси.
Мать перехватила ее.
– Ты что, решила самоубийством покончить? – мама разозлилась не на шутку. – Не волнуйся, как только это будет нужно, я сама тебе петлю мылом намажу! Совсем одурела! Только жизнь началась, а ты помирать собралась. Слушай меня, паскуда! Я уж получше разбираюсь в ситуации. У тебя сейчас послеродовая депрессия, ты, может, слишком тепло отнеслась к этому пузатому кабану, опять же – деньги свалились негаданно... Дай срок! Просто дай нам время! Все окэ!
Мать всегда именно так произносила эти две буквы, которые означали наше длинное «все будет хорошо».
– Да, мам, я в порядке, не волнуйся. Пойду спать. Пока! Все будет «окэ»...
В эту ночь случилось первое из непрерывной серии бессонных и кратковременных погружений в дрему, когда Маше Почин снилось, что беззащитная малюсенькая девочка прижимается к ней в кровати и настырно таранит пушистой головой ее грудь, требуя молока и спокойствия.
«Где она сейчас, кого будет называть мамой?.. Певичку, студентку, бабушку Михаила, секретаршу...» – с этими мыслями пришел рассвет и неспокойный рваный сон.
– Просыпайся, моя дорогая! – зычный голос матери был неадекватен темному замороженному февральскому утру.
– Мам, успокойся, нам не нужно на ферму или на завод! Мы можем позволить себе выспаться, и делов-то у нас совсем нету. – Когда Мария не контролировала себя, у нее проскальзывал ивановскопацанский акцент, несмотря на то что с ней два месяца занимались логопед, преподаватель драмы и ораторской речи.
