— И такая бородка забавная, колечками? — весело спросил Витёк.
— Да-да! Говорит выспренно, вроде по-церковному, а голосок противный, тоненький.
— Вот гад! — тихонько воскликнул Витёк. — Вот он куда спрятался!
— Ваш парень?
— Наш, наш змеёныш. Димка Заварзин. Внук той тётки, которая вам курочку жарила. Бездельник, прости, Господи. Сколько раз предлагали: поселим в Сенино, учись в школе. Нет. Поучился и бросил. От работы бегал. А у нас живёт старый поп. Церковь-то закрыли ещё при царе. Поп уехал, потом его посадили за контрреволюцию, потом отпустили, и он, старый уже, вернулся сюда. Да ты ж его видел. Восемьдесят лет старикашке! Вот он Митрию голову и задурил. В 1940-м пришла повестка: Заварзина в армию. Он украл у попа молитвослов и другие какие-то книжонки, дезертировал, гад.
— А вы знаете, тот скит, где он живёт, с виду древний.
— А это другая история. Там и вправду жил праведник. Помер в незапамятные времена. А теперь, значитца, Митрий там поселился. Ужо мы сходим, намнём ему бока.
— Только, когда мы уходили, его не было там. Мы хотели взять его с собой на нашу сторону фронта, и он в ту же ночь сбежал. Вернулся или нет, не знаю я…
Из записных книжек Мирона Семёнова
Запись от 9 августа 1957 года
Сегодня я встретил старинного знакомца. Судьба свела нас в далёком 1941 году, в первые месяцы войны. Мы тогда после боя остались на занятой фашистами территории, мои друзья А. И. Иваниди и В. А. Одиноков были ранены (Одиноков контужен). В лесу случайно набрели на убогий домик, в котором жил когда-то православный праведник, отшельник. После войны я провёл небольшое расследование. Корреспондент смоленской областной газеты Ваня Дидурик рассказал мне следующее.
У монаха, постриженного под именем Гермогена, не заладилась жизнь в монастыре. Он обличал поповские непотребства, которые имели место при царской власти, призывал каяться тех священнослужителей, которые предавались греху чревоугодия и лени. Разругался с монастырским игуменом. Но расстригли его за то, что требовал отказаться от восьмиконечного креста, вернув исконно православный «греческий». Он ушёл в лес, построил скит. Советская власть монастырь закрыла, монахов выгнали, а вот к праведнику Гермогену идти забоялись. И он умер там своей смертью. Обнаружили это лишь в 1923 году; тело его само собой мумифицировалось. Верующие пытались устроить из похорон праведника целый крестный ход, но власть не позволила, а создавшиеся на памяти его секты были разогнаны. Со временем про Гермогена и его скит забыли.
Мы нашли скит, выходя из окружения, и несколько дней там прожили. При ските обретался молодой монашек, представившийся отцом Димитрием. В. А. Одиноков выяснил и рассказал мне в 1942 году при нашей встрече, что на самом деле он не был монахом или праведником, а был обыкновенным дезертиром.
А сегодня на пресс-конференции, которую давал журналистам, освещавшим Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, председатель Совета Министров СССР тов. Булганин Николай Александрович, я увидел отца Димитрия! Лощёный, упитанный, хорошо одетый господин, иностранец. Расспросил коллег, мне сказали, что это корреспондент немецкого радио Герхард Зуммер. Улучив момент, я окликнул его:
— Отец Димитрий!
— Ферштеен нихт, я не есть плёхо понимать по-русски, — ответил он. Если у меня и были сомнения, теперь они отпали: его голос невозможно забыть или спутать с любым другим. Это был он, мой знакомый дезертир! Но от разговора он ушёл и никак не желал признавать нашего знакомства. Я немедленно сообщил о своём открытии товарищу Н., куратору нашей сибирской делегации.
Глава тринадцатая
Эти дни были в жизни Васи Одинокова тяжёлыми в прямом смысле слова: лейтенанта Курочкина пришлось везти на телеге, разделив груз железа между собой. Место укуса гадюки воспалилось, идти командир не мог, время от времени впадал в бредовое состояние. Командование на такие случаи он передал не ефрейтору Свинцову, вопреки его ожиданиям, а рядовому красноармейцу Одинокову.
Шли, навьюченные, аки верблюды, а очкастому Диме Золотницкому пришла охота рассказывать о себе и своей любимой архитектуре. Шагает, обливается потом и бормочет речи про зодчего Баженова:
— Пашков дом знаете, на углу Знаменки?
— А, да. Симпатичный домишко, — признал Вася. Но шедшие рядом Свинцов и Кожин этого знаменитого дома не знали, пришлось объяснять. Когда объяснили, Золотницкий продолжил:
— Баженов строил! Он и церкви строил тоже. Есть Владимирская церковь его работы возле города Долгопрудного. Я во время практики ездил её зарисовывать. Там была усадьба Виноградово на Долгом пруде, а она принадлежала прадеду Пушкина…
К вечеру перекинулся на рассказы, как ради удобства прохода войск во время парадов на Красной площади снесли Воскресенские ворота с Иверской часовней. И хотели даже снести храм Василия Блаженного, но товарищ Сталин прислушался к мнению архитекторов и сохранил его.
Василий не мог поддерживать беседу. Лямки мешков, набитых боевым железом, страшно давили плечи. Голову будто стянуло металлическими обручами.
За сутки до выхода к своим они пересекали шоссейку местного значения — надо было перейти из одного леса в другой лес. Двое отправились к дороге разведать, что к чему.
Шоссейка была пуста, и только на обочине валялся немецкий автомобиль, подорвавшийся на мине и ещё чадящий, и перевёрнутый мотоцикл, а к мотоциклу прилагались два дохлых немецких мотоциклиста. Хотя погибли они, судя по состоянию тел, недавно, местные жители успели поживиться: немцы были в касках, но разутые и без оружия. Разведчики забрали с них планшет с картами и документами, а вернувшись, отдали его Василию. Тот повесил ещё один груз на натруженные плечи и тут же о нём забыл: мысли не держались в дурной от слабости и усталости голове.
…До расположения части добрались глубокой ночью, да и добрались только потому, что с передовой — а вышли они в расположение соседней армии — их довезли на полуторке по рокадной дороге. Выложили груз и свалились едва не замертво.
Укушенного лейтенанта Курочкина с ними не повезли, соседи оставили его в своём медсанбате.
Утром, отоспавшись и без аппетита позавтракав, Вася пошёл к начальству. Брёл, повесив немецкий планшет на плечо, по расположению части с головой, будто набитой ватой, и пытался понять, о чём ему сейчас толковал дежурный. «Не подбирать какие-то кульки». Листовки, что ли, вражеские? Он их и так в руки не брал никогда. Мысли расползались, ему было не по себе.
— Господи, что со мной? — прошептал он сухими губами. — Как мне…
А додумать мысль уже не мог.
— Красноармеец Одиноков! Вася! — послышался женский голос. До него не сразу дошло, что окликали его уже несколько раз. С трудом повертел головой: вот те на! Добрая врачиха, Галина Васильевна!
— Здрасьте, Галина Васильевна. То есть разрешите доложить, товарищ… — начал он, еле ворочая языком.
