— О! — подхватил Мерзликин. — Вот, оказывается, как! Но к ХХ веку капитализм всё-таки захватил весь мир, подчинив своим интересам саму церковь. И теперь капиталисты с крестами на своих знамёнах делят мир. Вот вам и война. Так, Евгений Иванович?
Лектор опять начал гримасничать. Мерзликин, бывший деляга из Института марксизма-ленинизма, своей коммунистической риторикой ставил его в трудное положение. Молотилов всем сердцем желал следовать «линии», а она была нынче такова, что СССР в союзе с одной группировкой империалистических держав, делящих мир (тех же держав, которые в 1918 году совершили интервенцию в СССР), воевал с другой группировкой империалистических держав, делящих мир. В этих условиях отсылки к Марксу выглядели нелепо. Не зря же товарищ Сталин запретил политзанятия на военных курсах. Соображал же, что делает. «Надо сообщить в политотдел, что Женя нарушает указания», — подумал он. А вслух сказал:
— Ну, вроде того. Не знаю. От себя могу добавить, что если страна подверглась агрессии, то Господь поможет народу этой страны одержать победу. Я уже говорил: христианство одобряет справедливые войны и не разрешает захватнические. Так что Германия проиграет потому, что своим нападением совершила грех. А мы победим, потому что товарищ Сталин подошёл к началу войны по-православному, — посмотрел на комиссара, добавил: — Это если смотреть с религиозной точки зрения, конечно…
* * *
Вечером бывшие коллеги обмывали встречу. Приняли «на грудь» изрядно. Травили анекдоты. Ни с того, ни с сего Молотилов поведал, что слышал какие-то легенды об одном из курсантов. «Где?» — спросил комиссар. «В политотделе армии». — «О ком?» — «О курсанте Одинокове»… В трезвом виде Мерзликин и внимания бы не обратил на эту трепотню. Но то — в трезвом. А так… Отправив доцента спать и выпив ещё стаканчик, крикнул дневального и приказал пригласить к нему курсанта Одинокова.
Когда Василий явился, комиссар уже жалел об этом порыве. Но раз уж Одиноков пришёл, отчего же с ним не поговорить?
— Садитесь, товарищ Одиноков. Я вызвал вас… Вы понимаете.
— Не понимаю, — честно ответил Василий.
— Я о легендах, которые про вас рассказывают. Правда или нет?
— Какие легенды, товарищ комиссар?
— А вот будто вы предсказываете судьбу.
Вася смутился. Его странные способности развивались. Если по первому времени он чувствовал общую беду и боль, то дальше начал видеть индивидуальные судьбы. Но лишь то, что связано со страданиями и смертью! Был случай, незадолго до отправки на курсы. К ним в роту приехал батальонный интендант. Что-то проверял. Потом прощался с их лейтенантом на улице, говорил, что едет во вторую роту. Одиноков был рядом. Их взгляды встретились, и Вася понял, что жить тому осталось — всего ничего… Он взял да и сказал об этом. Отдал честь и начал: «Товарищ интендант 3-го ранга! Сегодня… Не ездите во вторую роту…» Но интендант его прервал, буквально заорал: «Вы что себе позволяете?!»
Вот и всё. Вечером интендант ехал во вторую роту, и его убило. Что это? Предсказание? А как об этом рассказать комиссару?
— Я не знаю, что вам ответить, товарищ батальонный комиссар, — сказал Вася.
Теперь смутился Мерзликин. Он был не настолько пьян, чтобы не испытывать стыда. Было неудобно, что выдернул парня из постели, спрашивал о какой-то чепухе. Чтобы сохранить лицо, хохотнул, задал более простой вопрос:
— А правда, что к вам в госпиталь приезжал командарм?
— Не совсем так. Когда я первый раз в госпитале был, приезжал сам, но не ко мне. А второй раз прислал ординарца. Тот передал мне от имени Рокоссовского благодарность. Я ему… В общем, принёс документы немецкие, они оказались полезны.
То, что с разрешения Рокоссовского рассказал ему ординарец, Вася не нашёл нужным озвучивать. А рассказал он, что в лесу между Сенино и Кулиабкино в самом деле сконцентрировалась армада танков. Целая армия. Если бы не упреждающий бомбовый удар, нанесённый по Васиной подсказке — якобы сказал Рокоссовский, — немцы могли снести всю оборону, быстро дойти до Москвы. «Ох и взгрел Константин Константинович армейскую разведку! — радовался ординарец. — Они же прохлопали это дело».
Комиссар грустно качал головой. Всё переврал Молотилов… Легенды… Тьфу!
— Разрешите идти? — прервал его размышления курсант Одиноков.
— Идите…
Документы эпохи
Из фронтовой газеты «Красноармейская правда»
Первая лыжня
С вьюжной метелицей
выдержишь бой,
В трудном пути устоишь,
Если захватишь в дорогу с собой
Пару хороших лыж.
Холодно немцам от русских
снегов.
Сколько хватает взгляд,
Словно могилы для наших
врагов,
В поле сугробы лежат.
Холодом веет от мёрзлой земли,
От заметённых крыш.
Немцы робеют, услышав вдали
Музыку наших лыж.
Здесь проходили с разведкой мы…
И угрожает врагу
Первая вестница русской зимы —
Наша лыжня на снегу.
Мих. Матусовский.
Мать прокляла своего сына-дезертира
Женщина преклонных лет остановилась у штаба части. Через несколько минут она уже разговаривала с командиром части.
— Рощина я, колхозница, с Медведки, — отрекомендовалась пришедшая и торопливо продолжала: — Я его растила, растила. Думала: вырастет — обрадует материнское сердце, уважаемым человеком будет… А он…
Пришедшая рассказала о своём сыне, который, получив из военкомата повестку явиться в часть, решил уклониться от воинской обязанности.
Мать, искренне любя свою Родину, презрела и прокляла своего родного сына за то, что он оказался трусом, что, дрожа за собственную шкуру, он нарушил закон.
Мать не просила, она требовала наказать преступника, наказать самой суровой карой.
— Теперь совесть моя чиста, — заявила патриотка, прощаясь с командиром.
Гр. Ролев.
Зверства фашистских извергов в Калуге
Когда немцы ворвались в Калугу, они согнали жителей города на принудительные работы. Мы работали в грязи и студёной воде. Фашисты совершенно не давали нам хлеба и горячей пищи, привозили только воду. На седьмой день мы отказались работать. Немцы пригрозили расстрелом, но мы всё же не приступили к работе.
Ночью я с группой работниц убежала из лагеря. В Калуге… хозяйка дома, пустившая меня ночевать, рассказала, как немецкий солдат, увидев, что одна женщина зажгла спичку около своего погреба, схватил ее. В штабе ни в чём не повинную женщину избили до полусмерти, пытали на костре, потом повесили. Это была Клавдия Головко.
С помощью партизан я перешла через линию фронта.
