До двенадцати оставалось совсем немного. Он держал в руке телефон и ждал.
Позвонит или не позвонит?
Главное – пусть позвонит. Там уж он найдет слова. Уговорит простить. Поверить, что в последний раз и больше никогда-никогда.
Да, она красива. В том-то и беда. В том-то и главное во всей их истории. Она красива так, что люди не могут не смотреть. Это ему понятно. Но выдержать невозможно. Он злится, когда они зыркают в ее сторону. Он понимает, что она ничего не делает, чтобы привлечь чужое внимание. Она такая уродилась. Иногда ему кажется, что она даже до конца не понимает, насколько мощной силой обладает. Ведь любой почтет за счастье… Любой. А она с ним. И говорила всегда, что любит.
Он смотрел на себя в зеркало и не верил ей. Его не за что любить. Роста небольшого. Лицо – ничего особенного. Нет, не может такого быть – и все. И от этих мыслей он так на нее обижался, что хотел задеть, сделать ей больно так, как больно сейчас ему самому.
А ведь он все-все знал. И про то, что встретились они через месяц после смерти ее мамы. Долгой и трудной смерти от рака. Не время было маме уходить в ее сорок четыре года, а дольше пробыть с дочкой не получилось, как обе ни старались. Незадолго до вечной разлуки мама сказала: «Ты встретишь своего единственного, выйдешь замуж и родишь деток. Пусть их будет много. Одной плохо оставаться на белом свете».
Когда они познакомились, ей почему-то сразу стало понятно, о ком говорила ей мамочка. Она не собиралась искать кого-то еще, решив для себя все-все раз и навсегда.
А ему требовались проверки чувств. Он закатывал скандалы. Объяснял ей, что зря не станут оборачиваться, не иначе как она своим вызывающим поведением или неподобающей одеждой вызывает нездоровый интерес.
Поначалу это даже трогало ее. Любит! Он ее любит! Потому и боится потерять! Так ей казалось. И она привязывалась все сильнее.
Он же все проверял и проверял. И как-то это все затянулось. Превратилось в систему. Она уже знала, когда возникнет скандал. Понимала, что стараться избежать его невозможно. Скандал и истерика выплеснутся все равно, даже если она пойдет по улице в мешке с прорезями для глаз. Она старалась его развеселить, поднять настроение, придать сил. Помогало лишь на мгновения.
Она держалась только тем, что мамочка сказала о единственном. Не могла она пренебречь последними словами единственного на всем свете любившего ее человека. Единственный – терпи!
Кончилось все равно расставанием.
Три дня назад. Поначалу все шло по привычному сценарию. Он старался довести ее до слез и уверений в любви. Взвинчивал себя. И сам уже понимал, что все было, было. И то ли со скуки, то ли и вправду распалившись, он схватил ее сумку и цапнул оттуда ее старенький мобильник, жутко раздражавший его своей убогой старомодностью и дешевизной.
– Что ты за него держишься, за мусор этот? У тебя что там? Любовная переписка?
Вот тут она не выдержала.
Страх охватил ее. Страх потерять последние мамочкины слова, которые хранились в эсэмэсках.
Любой страх убивает любовь. Это прописная истина. Почему о ней забывают, поганя нежность угрозами?
– Отдай телефон, гад! – закричала она, ринулась, пытаясь отнять.
Он понял, что добился своего. Вывел ее на слезы и боль.
– Не отдам, пока всех твоих ублюдочных бойфрендов не вычислю!
Он подскочил и ударил ее кулаком с зажатым в нем телефоном по лицу.
Ей вдруг стало так пусто и холодно внутри, что страх пропал. Мамины слова она помнила и так. А с ним все – ни минуты дольше. Терпение лопнуло. Теперь-то она понимала, что именно значат эти два слова. Их смысл познаешь лишь на собственном опыте. Теоретически не постигнешь.
Он не ожидал. Обычно все шло иначе. Она принималась утешать и даже просить прощения. Он долго заставлял извиняться.
А сейчас… Она просто ушла.
Ни слова не сказала. Повернулась – и раз! Дверь хлопнула.
И не остановить. И не позвонить.
Он прочитал жалкие ее тайны: слова любви умирающей матери к остающейся на растерзание такими, как он, дочери.
Он ждал ее звонка. Пусть хоть обругает. Пусть потребует вернуть мобильник. Пусть.
Ничего не происходило.
Это и было самое страшное. Почти как смерть.
Он написал ей имейл. Обещал больше никогда… просил прощения… клялся, что выпрыгнет из окна, если ровно в двенадцать она не позвонит на собственный номер. Пусть даст ему шанс выжить. Последний шанс.
У него на сердце ничего не оставалось, кроме удушающей ненависти, от которой хотелось хрипеть и выть. Он ненавидел и ее, и себя, и все прошлое, которое уже не изменить. Как не изменить самого себя. Попробуй объясни, кто кого за что ненавидит. Не получится. Просто накатывает и накрывает с головой. Ни выплыть, ни вдохнуть не получается. Только тонуть.
Он привык о ней думать «моя». И страшно стало сознавать, что это все не так. Она, которая почти два года была рядом, которая терпела все, что он ни творил, теперь не с ним. Это-то он сумел прочувствовать.
Без трех минут двенадцать он встал на подоконник, уверенный, что, если она не позвонит, сила ненависти столкнет его вниз лучше любого удара со стороны.
Светило солнце, но ветер задувал холодный.
«Я простужусь», – подумал он и понял, что не прыгнет.
На фига прыгать ей на радость?
Он слез с подоконника. Двенадцать. Тишина. А всегда пунктуальная была. Не заставляла себя ждать. Это он обычно опаздывал.
Двенадцать ноль одна.
– Да пошла ты! – крикнул он навстречу весне, швырнул телефон в окно и плотно защелкнул раму.
Счастливый и одуревший от свежего ветра человек отдыхал, опираясь на костыли. Краем глаза он заметил летящий на него сверху предмет и поднял навстречу ему руку. Хоп! Поймал! Реакция у него всегда была будь здоров!
– Ну-ка, посмотрим, что за птица прилетела, – сказал он небу.
И в этот момент телефон зазвонил в его ладони.
– Але, – отозвался он, уверенный, что сейчас сверху прибегут за пропажей.
– Я звоню потому, что не желаю тебе зла. Живи. Только со мной не получится, – сказал голос, который, казалось, он где-то слышал, знал. Может быть, внутри себя?
– Я не он. Я просто поймал этот телефон. Он из окна только что упал, – поспешно сказал счастливчик, боясь, что голос сейчас исчезнет навсегда.
– А вы где? – раздалось из трубки.
– Тут. Под окном, откуда мобильниками кидаются.
– А больше оттуда никто не кинулся?
– Никто и ничто. Вот стою, думаю, как вернуть пропажу.
– А вы не могли бы… Вы не могли бы отдать его мне? Это мой телефон. Его у меня отняли. Велено было в двенадцать звонить, а я в метро была, не успела, – голос звучал совсем не так, как в начале разговора, теперь он стал открытым и веселым.
