Что еще можно сказать? Что может она, просто училка, отправленная в Лондон с дюжиной семиклассников по культурному обмену? Первый раз за границей по-настоящему.
Турция не в счет. Там только море, а местное население живет страх как. Не позавидуешь. А тут – приличная страна. Люди себя и друг друга уважают. Строгие – не подступись. Хоть и улыбаются. Но как стеной окружены.
У нее тряска еще с Шереметьева началась. Просто так, непонятно почему. Зуб на зуб не попадал. А еще надо было прикидываться перед детьми и родителями, что все в порядке, что у нее опыт, что за ней, как за Кремлевской стеной. И там благодаря этому настрою все удачно прошло, никто не потерялся, со встречающими не разминулись, благополучно развезли детей по семьям и зажили согласно заранее оговоренной программе.
Она была гостьей такой же учительницы. Та должна была нанести школе ответный визит через пару месяцев. С теми детьми, что принимают у себя ее подопечных. По этому поводу она тоже страдала все эти две недели. Ей отвели комнату с ванной, туалетом, балконом, выходящим в сад. Кровать двуспальная. Душистое хрустящее белье.
Рабочий стол, компьютер, принтер. Чтобы она могла спокойно заниматься делами, проверять свою электронную почту, держать руки на пульсе. «Какая почта! У меня нет компьютера!» – хотелось засмеяться ей, но смолчала, как еще в школе молчала десятиклассницей, когда о магнитофонах заходила речь. Обходилась она без магнитофона, как сейчас без Интернета, но и тогда, и сейчас признаться в этом не решалась. Как она привезет лондонскую свою коллегу в свою двухкомнатную квартиреху? Ну, хорошо, Алешку сдаст сестре, как сейчас, белье новое купит, комнату отдраит. Но ванная – одна на всех. И не дворцового вида. Бачок течет, раковина треснутая. Все случайное, некрасивое, радости не дарящее.
Тут она наслаждалась каждой минутой. Просыпалась с пением птиц, выходила на балкон, вдыхала сонный английский воздух. Потом наполняла ванну с душистой пеной. Долго сидела с закрытыми глазами в теплой воде, слыша сквозь открытое окно ванной комнаты (окно в ванной!) колыханье деревьев и теньканье пернатых. Потом вытиралась огромным мягким полотенцем такого же цвета, что и кафель, причесывалась, медленно одевалась и мечтала, что вот бы ей жить всю жизнь в таком доме. С Алешкой. В этом покое и красоте. У них были бы совсем другие глаза. Почему-то про глаза все время думалось. В них все отличие. Как на второй день после прилета увидела на Трафальгарской площади у Национальной галереи бездомного, бомжа, как глянули они друг другу в глаза и поняли друг дружку, так она старалась в благополучные глаза заглядывать, чтоб прочитать, что именно такое в них таится, чего ей от рождения недостает.
Она вполне могла бы тут жить. Приспособилась бы не толкаться, соблюдать дистанцию в очереди, улыбаться, не выкладываться на работе, беречь себя. От их уроков вообще обалдеть можно – дает учитель задание и смотрит, как ученики стараются. То пишут, то в диалоги вступают, то видео запускают и пометки какие-то в блокнотиках чиркают. Даже шумят – ему хоть бы что.
Нервы – канаты. Урок кончается, он – в учительский холл, кофе пить с бисквитами. Вот где она узнала, что бисквиты – вовсе не рыхлые куски торта, а на самом деле – печенья. А после кофе берет он листочек с заданием для другого класса, множит его на ксероксе и важно шествует к другим своим подопечным. Ничего себе работа! За все шесть уроков едва десять фраз скажет. И это в дорогой школе, где родители по двадцать тысяч фунтов в год платят! Вот за что они платят, интересно? Но и родителям, видно, чихать на все, на детские знания. Им лишь бы ребенок был доволен, спокоен и в себе уверен. А багаж знаний их не волнует. Ну, так и пожалуйста! И к этому можно приспособиться. За такую зарплату. Можно каждому ребенку обулыбаться и каждому все простить. Хотя этим особенно-то не прощают, если нарушается что-то незыблемое. Она в школьной церкви перед уроками заметила, что некоторые дети стоят, в то время как все сидя выслушивают короткую утреннюю службу, разные объявления из школьной жизни.
Спросила – почему? Оказалось, так наказывают опоздавших на урок. И они знают свою вину и свой срок наказания. И стоят столько дней, сколько им положили. Без ерничанья и придурковатого дерганья. У них бы вся школа стояла. И не стояла, а дрыгалась бы, перемигивалась, пулялась, галдела. Плевали бы на такое наказание. А что будет, если наказанный не встанет? Ну, понадеется, что забудут о его вине. Его, оказывается, из школы отчислят. Даже невзирая на внесенные башли. И никто нарушения не пропустит и не забудет, ибо учителя – профессионалы и отвечают за исполнение правил своей должностью. На их незаметных героических усилиях держится весь школьный порядок.
Усилия и вправду были незаметными. Лишь через несколько дней почувствовала она, как торопится ее хозяйка-коллега каждым благодатным райским утром, как она напряжена, как отмечает что-то в записной книжке, вынимает листы из скоросшивателя, наспех глотает кофе и мчится на всех парах, чтоб успеть на работу за час до начала занятий. Именно этот первый час все и решает. Все крутится, планируется, распределяется. А потом наступает покой. Детям улыбаются волевые веселые лица. Жизнь прекрасна!
Она-то сама после своего рабочего дня валилась без сил. Едва только и хватало – просмотреть Алешины тетрадки и поставить ему тарелку с ужином. Остальное – сам. Или в выходные. Даже на книгу не хватало энергии. Только телик мельтешил бестолковыми идиотскими всполохами. Вот и вся жизнь. А эти после работы ехали в театр или в парк погулять, или ужинали в ресторане в тишине, покое и красоте. Для нее, правда, эти тихие ужины и были самой мукой. Куда руки девать, как левой рукой орудовать вилкой, зачем подается ложка к этим проклятым спагетти, что делать, если салфетка с колен сползла, неужели под стол лезть? Ежесекундные эти вопросы ввергали в такой напряг, какого она в жизни не испытывала. Им хорошо, они это все с внутриутробного развития знают в двадцати поколениях.
А если тебе в детском саду ничего, кроме ложки алюминиевой, не выдавали? И ковыряли этой ложкой и суп, и котлету, и кисель? И все это было не важно. Все-все. Вплоть до собственной твоей жизни. Не говоря уж о единичных желаниях.
В итоге она притерпелась бы красиво и непринужденно есть и даже принимать участие в беседе при этом. Было бы немножко времени. Жить бы здесь.
Но мало ли что снится! Все равно просыпаешься и оказываешься там, где жить поставлен. И это ничего. Пусть у Алешки будет лучше. Она ему выгрызет, выцарапает другую жизнь. Главное – цель. Ничего. Вот ведь интересно – столько слышала про ностальгию, и никакой ностальгии. Осталась бы и жила. Даже на улице, в спальном мешке, как тот бомж. У него свое хозяйство, тележка магазинная, в ней все. Лежит на траве хозяином. И главное – полицейский в двух шагах, туристов толпа, а он имеет право лежать! И ему еще кто-то денежку кидает. Рядом бутылка пива начатая стоит.
Молодой, красивый даже. Не негр, не азиат. Коллега-англичанка ей объяснила, что это некоторые люди так живут, потому что им нравится. Жизнь вне социума их больше устраивает. Они не могут нести бремя обязанностей и общественных долгов. И другие человеческие существа должны воспринимать это толерантно. Эти, мол, люди – просто особый человеческий подвид, о них надо в меру сил заботиться. Во как! Пусть бы и о ней заботились. Жаль только, непонятно, где мыться. На все согласна, только вонять не хочется и зубы привыкла чистить. В общем, что уж там! Алешку же не бросишь. А так бы – довезла детей до аэропорта Хитроу, поставила на регистрацию билетов, объяснила бы самой активной девочке, как пройти паспортный контроль, и – до свидания! У меня, дети, командировка продлевается, меня тут пригласили лекции в колледже почитать. Берегите себя. Всем привет. До невстречи в Москве! Ку-ку!…За наше негулянье под луной, за солнце не у нас над головами!..
