И никак не отвертеться. Никак. Надо идти.
Как же не хочется идти. Надо идти. Потому что если не пойти, может произойти нечто совсем ужасное, придут, будут колотить в дверь, ужас.
Может, как-нибудь обойдется. Может, простят. Все-таки кое-что сделал. Не все, конечно, но все-таки. Может, как-нибудь.
Вряд ли.
Еще есть немного времени. Маета, маета.
Просто лежать, лежать, ничего не делать, смотреть телевизор, читать книги русских, французских, португальских писателей. Засыпать с книгой в руках, засыпать под бубнеж телевизора.
Вошла Нина Петровна.
Колинька, ты бы собирался. А то опоздаешь. Сходи уж, что ж теперь делать.
Да, да.
Будешь яичницу?
Да, да. Я потом. Да.
Потом или сейчас?
Да, да, хорошо.
Нина Петровна вышла.
Из этой комнаты он выходил редко. В основном сидел в комнате.
А куда ходить-то? Вокруг большой город, улицы, дома, памятники архитектуры, много людей, но ходить куда-либо совершенно не обязательно.
Вот люди ходят на работу, в гости, на выставки, на футбол. Ходят в клубы.
В сущности, это ведь совершеннейшее безумие — «ходить в клубы». Особенно в положении Николая Степановича.
Вот он и не ходит.
Некоторые еще ходят «на рыбалку». Или «на охоту». Как это у них получается? Как такое возможно?
Подошел к кровати, взял пульт дистанционного управления, дистанционно включил телевизор.
Кубок мира по биатлону. В биатлоне важна не только быстрота бега, но и меткость стрельбы. Неточная стрельба может подвести самого быстрого бегуна. Каждый неточный выстрел — это лишний штрафной круг.
Неудачливый стрелок бежит штрафной круг, а его счастливые соперники мчатся вперед, к финишу, и их уже не догнать.
Однажды по телевизору показали, как разбился молодой российский лыжник, прыгун с трамплина. Порыв ветра снес его в сторону, он потерял равновесие и рухнул с огромной высоты на поверхность трамплина, и долго потом катился вниз, страшно кувыркаясь.
Однажды по телевизору показали, как один футболист не забил гол в пустые ворота с расстояния один метр. Он попал в штангу, после чего мяч подхватил защитник команды-соперника.
Однажды по телевизору показали, как один выдающийся каскадер привязал себя прочными ремнями к корпусу небольшого самолета, а рядом укрепил видеокамеру, чтобы она снимала его полет. В полете прочные ремни развязались, и каскадер повис на руках, и вот он раскачивается, раскачивается, а камера все это снимает, и каскадер сорвался с огромной высоты и разбился, а камера все это запечатлела, и потом смерть каскадера показали по телевизору.
Что же делать, надо идти. Надо идти.
Он еще даже не принимал душ. Проснулся, встал, надел трусы, тренировочные штаны, футболку и приступил к маете.
Принять, что ли, душ. Или так пойти. Какая разница. Раньше люди мылись раз в неделю в бане, по субботам. А в остальные дни только умывались и чистили зубы. И ничего.
Если мыться один раз в неделю, то организм подстраивается, и в первые три дня после бани не воняет. А вот уже день на четвертый-пятый начинает пованивать. А там, глядишь, снова суббота, снова баня, и организм опять не воняет. И нормально.
Николай Степанович опять подошел к окну. Около дома напротив остановилась машина и из нее вышел человек.
Какой-то человек вышел из подъезда и пошел по тротуару.
Что им сказать. Что сказать, если они спросят. Сказать-то нечего.
Порвать на груди рубашку, забиться в истерике, орать я сволочь, я дурак, я говно последнее.
Режьте меня на куски, стреляйте, порвать на груди рубашку, забиться в истерике.
Это не выход.
Простите, войдите в мое положение, дайте мне еще один шанс, один только шанс, дайте мне возможность искупить.
Какая гадость.
Ладно.
Какая-то женщина в доме напротив моет окно.
Однажды в детстве он подошел к краю обрыва и посмотрел вниз с огромной высоты.
Однажды в детстве его сильно побил отец за одно плохое дело.
Однажды в детстве он почувствовал абсолютное беспричинное счастье, и это больше не повторялось.
Что же им сказать. Что сказать. Нечего сказать. Ладно. Надо идти.
Вошла Нина Петровна.
Поел бы яичницу-то.
Да, да.
Снял тренировочные штаны, надел носки, брюки, рубашку, джемпер.
Вышел в коридор. Надел ботинки, куртку. Паспорт, ключи, немного денег, проездной.
Пока.
Иди с Богом. Так и не поел.
Да, да.
Можно на лифте, но лучше по лестнице, лифт тесный, вонючий, и всего четвертый этаж, лучше по лестнице.
Эта небольшая улица называется улица Маяковского, а раньше она называлась Надеждинская улица. Почти всем улицам вернули старые названия, а эта так и осталась улицей Маяковского.
На Надеждинской улице (улице Маяковского) в доме № 11 жил Д. Хармс.
Тихая улица, тихие маленькие магазины, тихие дома, а вот уже Невский, большой и вовсе не тихий, и Николай Степанович, как это обычно пишут писатели в литературных произведениях, «растворился в толпе».
Нина Петровна собралась было совершить какое-нибудь привычное хозяйственное действие, но вместо этого подошла к окну.
Какая-то женщина в доме напротив моет окно.
Нина Петровна смотрит в окно и вяло думает о Николае Степановиче, о яичнице и о чем-то смутно-тревожном, для обозначения чего в ее небогатом лексиконе нет подходящих слов.
Солнце
Маленькие темные квартиры. Однокомнатные, двухкомнатные, редко — трехкомнатные. Квартиры в так называемых хрущевских или брежневских домах, хотя выражение «брежневский дом» почему-то не прижилось. «Сталинский дом» — это дом, построенный при Сталине, кирпичный, с толстыми стенами и высокими потолками, прочный и, возможно, красивый. «Хрущевский дом» — это дом, построенный при Хрущеве, пятиэтажный и убогий, с низкими потолками, такие дома считаются некрасивыми, хотя они и не лишены какого-то особого очарования, и сейчас, когда прошли десятилетия, можно сказать, что они прекрасны. А дома, построенные при Брежневе, почему-то обычно не называются брежневскими домами, это странно, ведь они построены при Брежневе, но вот как-то не сложилось в народе так их называть.
