— Как какой? А кто будет чинить перегородку? Забор вот повалили, это менты уж постарались, хуже чем воры, ей-богу. А еще на мою любимую розу наступили, — и она показала на какой-то жалкий прутик, торчавший из земли довольно далеко от забора.
Хозяин Берты и Санни переступил через поваленную изгородь и пошел полюбоваться бывшей розой. Вслед за ним потянулись и все остальные, причем Мама со мной шла в первых рядах. По-моему, она не менее любопытна, чем я, только почему в таком случае она меня за это ругает? Все стали кружком вокруг несчастного кустика и пристально его рассматривали, но ничего интересного не обнаружили. Воспользовавшись случаем, я снова соскользнул на землю, чтобы получше обнюхать Бабу Ягу; по счастью, Тигра куда-то запропастилась. Да, я не ошибся: от ее фартука действительно несло чем-то подобным тому, что я унюхал на даче. Видно, я слегка зарычал от возбуждения, потому что Баба Яга вдруг завопила: «Караул! Собак спустили, собаками травят!» Мне понравилось, что обо мне говорят во множественном числе, но, оказывается, к нам присоединилась и Санни. Она никого не собиралась есть, но бабка перепугалась, бодренько так побежала в дом и с грохотом захлопнула за собой дверь. Оказывается, Саньку отпустил Машин Сережа, и теперь он довольно улыбался.
— Хотел было отвязать не Санни, а Берту, но побоялся, как бы старуху кондрашка не схватила, — пояснил он.
Маша обозвала его хулиганом, но видно было, что она довольна: она даже обняла его и чмокнула в щечку. Тут сверху опять полило. Я уже говорил, что не люблю воды, и забежал в мастерскую. Но люди почему-то не захотели там оставаться, и мы побежали к машине мужа Художницы. Нас было много, и мне пришлось сидеть на широкой спине Берты, а Маша рядом устроилась на коленях Сережи. Мы поехали на «военный совет» к Художнице, но «военного совета» не получилось, потому что в квартире орудовали какие-то незнакомые люди. Одетые, как узбеки, но не узбеки. Мама сказала, что это маляры. Так что мы с ней сразу поехали домой.
«Военный совет» состоялся на следующий день. Наш дом очень удачно расположен, «на перекрестке всех дорог», как говорит Мама, поэтому у нас часто собираются люди — по делу и так просто. На этот раз Художница пришла после того, как три часа провела в милиции. Она была очень бледная и расстроенная — настолько, что даже отказалась со мной играть! Потом забежала Птичка, «по пути с работы», как она сказала. Взрослые пили кофе и серьезно разговаривали, а я не вслушивался, потому что смог заставить Птичку поиграть со мной. Но сидели они недолго, потому что позвонила Писательница и сказала, что пропал Мурзавецкий и они с мужем уже битый час его не могут найти. Мы все вскочили и побежали к ним искать кота. Правда, Мама сначала не хотела меня брать, но гостьи ее уговорили, что я могу быть полезен — дескать, найдет кота по нюху! В подъезде Писательницы стояла кутерьма, Мурзавецкого на черной лестнице искали Журналист и соседи. В квартире оставалась только хозяйка. Когда мы вошли, она заглядывала за шторы, приговаривая:
— Он нередко здесь прячется, но я подоконники уже раз десять проверяла. Боюсь, он выскользнул за дверь, когда приходил почтальон…
Мама сказала мне: «Ищи» — я забегал по квартире. Впрочем, я и так бы стал проверять все углы — я давно там не был. Но помощь моя не понадобилась: Мурзавецкий вдруг решил выйти. Это было настоящее явление! Потягиваясь, он спрыгнул с верхней полки, что под самым потолком, где сладко спал, спрятавшись за книгами. Взрослые заахали и заохали, Писательница схватила кота на руки и прижала к груди, причем тот отчаянно сопротивлялся, его лапы так и мелькали. Потом она, не выпуская Мурза, упала вместе с ним в кресло, а Мама отпаивала ее каплями с очень сильным и, по-моему, неприятным запахом. Но Мурзавецкому он явно понравился, он стал принюхиваться, а потом начал с блаженным мяуканьем кататься на коленях у хозяйки.
Когда все успокоились и вернулся Журналист, разговор продолжился. Художница рассказала, что в милиции она дала описание всех своих картин. Но надежды на то, что они найдут воров или похищенное, не было никакой. Милиционеры посоветовали ей обратиться к частным детективам, но предупредили, что это, скорее всего, напрасная трата денег. Вчера позвонил знакомый из Центрального дома художника и сообщил, что видел картины Марианны на лотке на набережной — там, где торгуют разными ремесленными поделками. Ее муж помчался туда и быстро обнаружил усатую тетку, которая задешево продавала грубые копии ее старых, хорошо известных картин, причем с ее же хорошо выполненными подписями. Тетка заявила, что картины ей приносит сама художница, и ее описала — лже-Марианна оказалась женщиной полноватой, приземистой и жгучей брюнеткой, в то время как настоящая Художница выше даже моей высокой Мамы, худощавая и совсем не темная. Так что эта ниточка вела в тупик, а искать фальшивого двойника Марианны сейчас никому не хотелось. Что делать дальше, Художница не знала. Ей было очень жаль своих работ, но она уже свыкалась с мыслью, что она их больше никогда не увидит. Но кто же ее ограбил?
Тут подал голос Журналист:
— Еще Цицерон сказал: «Ищи, кому это выгодно».
Цицерон? Разве Журналист знаком с Цицероном? Странно! Цицероном зовут чау-чау, с которым мы иногда встречаемся на прогулках у нижних домов возле леса. Но чтобы Цицерон говорил, тем более что-то умное? Да он собачий язык едва знает, куда ему с людьми разговаривать!
— Не представляю, кому это выгодно, — ответила Художница. — Разве что нашей достопочтенной галеристке… Но зачем ей еще один скандал, хватит того, что у нее прямо из экспозиции пропали две мои картины!
— Но ведь она собиралась выставлять ваши полотна за границей, — вмешалась Мама, — и там выгодно их продать. Может, соблазн был слишком велик?
— Но теперь она не сможет их вывезти! Муж постарался, заставил ментов написать обращение в таможенный комитет! Теперь там известно, что картины краденые!
— Что ж, может, письмо до них дошло, а может — нет. Но вряд ли Гала станет рисковать…
— С нее станется… если, конечно, это ее затея…
Они говорили много и долго, иногда все вместе, чуть ли не перебивая друг друга. Спорили, имеет ли отношение к краже Елена Павловна — Баба Яга. Кто-то, кажется Журналист, предложил дать ей денег, чтобы она сказала правду, на что Художница отвечала, что если даже воры ей и заплатили за молчание, то действовала она исключительно из глубоко укоренившейся ненависти к соседям. Про собаку — то есть меня — все забыли. Так как разговор был мне неинтересен, я пропустил бы его мимо ушей, если бы не кот, то и дело бросавший на меня взгляды, говорившие: «Эх ты, горе-сыщик». Но все равно меня в конце концов сморило, и я почти заснул. Вернее, задремал. Тут кто-то задел меня по носу, я проснулся и на всякий случай гавкнул. Оказывается, это Мурзавецкий перебрался вместе со своей хозяйкой на диван и, устраиваясь поудобнее, меня толкнул. Разбудил он меня именно в тот момент, когда взрослые снова обсуждали животрепещущий вопрос — организовала кражу Гала или нет? Мама, смеясь, заявила:
— Вот видите, Тимоша подал голос за то, что воры — наши неприятные соседи, имеющие, к сожалению, некоторое отношение к искусству! — и она почесала меня за ушком. Я почувствовал себя собачьим гением: ведь это так непросто — проснуться в самую нужную минуту!
