Я уже задремал, когда вдруг в передней раздался стук — кто-то ломал стену. Спросонья я хотел залаять, но Мама зажала мне рот рукой. Рядом Художница точно так же двумя руками сжимала пасти Санни и Берте. Вскоре мы увидели в передней свет, и двое злоумышленников проникли в мастерскую. Один из них споткнулся обо что-то, громко выругался, и я узнал голос Дуремара. Они довольно долго там возились, и только когда потопали обратно, таща за собой коробку, хозяйки скомандовали нам, дрожащим от нетерпения:
— Фас!
С громким лаем мы все трое понеслись ловить злодеев, я едва успел вывернуться из-под Бертиных лап. Они все побросали и побежали. Вот уж не думал, что люди способны так быстро бегать! Мы догнали их только у самой калитки. Тут я обогнал больших собак, потому что воры захлопнули калитку перед самым нашим носом, и пока Берта вышибала ее, бросаясь на нее всем телом, я шмыгнул в дыру под забором. Дальше все было делом техники: пока Дуремар и Пошатывающийся — конечно же, вторым грабителем был он — месили грязь на проезжей части, я обогнал их по обочине, забежал вперед и стал носиться поперек дороги, перегораживая им путь. Первым удирал Дуремар, увидев меня, он замахал руками, поскользнулся и шлепнулся в грязь. Тут уже набежала Берта и плюхнулась на него всей своей массой, а я для острастки куснул его за ногу — давно мечтал добраться. Увидев поверженного сообщника, Пошатывающийся сел на землю и обнял голову руками, закрыв глаза. И правильно сделал, потому что над ним уже стояла Санни, забывшая о своей хромоте. Она грозно рычала, и шерсть у нее на загривке стояла дыбом, так что лучше ему было на нее не смотреть.
Хозяйки добежали до нас, когда все было закончено. Они закричали, чтобы воры не двигались, иначе собаки пустят в ход зубы, и Художница вызвала по телефону Участкового. Тот вскоре пришел, он был не в форме и выглядел совсем не внушительно. Почти одновременно появились и муж Художницы с Сережей, донельзя удивленные. Рядом с Дуремаром в луже валялась его клетчатая кепочка, и я ее пометил.
Конечно, с нами обращались, как мы того заслуживали, то есть как с героями. Пока мужчины разбирались с задержанными, хозяйки отвели нас домой к Художнице и там вкусно-вкусно накормили. А потом мы с Мамой поехали домой, и нам не пришлось подниматься по черной лестнице на наш двадцать второй этаж, как она грозилась, — свет включили, и лифты уже работали.
Ночью Мама меня несколько раз будила, потому что во сне я бегал и лаял. А наутро мы с Мамой пошли гулять, но на самом деле мы почти не гуляли, а сразу зашли к Бабушке, которая копалась у себя в садике. Так что остаток прогулки я провел у нее на ручках — Мама рассказывала ей о моих подвигах, а Бабушка целовала меня и говорила, какой я замечательный. В свою очередь, Бабушка доложила Маме последние новости. Соседка Валентина донесла, что ночью у ее соседей опять был скандал. Громко ругались Гала и Голенастая — мужчин в доме не осталось. Вернее, слышен был голос одной только Голенастой. Она вопила, что родители «подвели ее под монастырь» и она ни минуты тут не останется, и в конце концов она убежала, прижимая к себе перепуганных собачек, даже без вещей. Валентина подглядывала, чуть приоткрыв дверь.
Мы с Мамой гуляли долго, вернее, сидели у подъезда. Она чего-то ждала. И, наконец, дождалась. Подъехала незнакомая машина, из нее вышли трое мужчин, один из них тот, кто приезжал на ограбленную дачу, и вошли в соседний подъезд. Мама подхватила меня и помчалась вслед за ними. Мы сели в следующий лифт и вышли на двадцать втором этаже как раз вовремя для того, чтобы записаться в понятые. Второй понятой оказалась соседка Валентина. Мама мне шепнула: «Сиди тихо, как мышка» — никогда не слышал, как сидят мышки! Но я понял, что надо сделаться незаметным, чтобы нас не выгнали. Меня все-таки заметили. Но тут знакомый мне милиционер — он один из них был в форме — сказал:
— А, наш герой! — и на этом обо мне на некоторое время забыли.
В квартире Пошатывающегося находилась одна только Гала, только она была на себя непохожа и пахла, как старушка. Как перепуганная старушка. Оказывается, мужчины пришли с обыском — то есть они искали украденные картины. В квартире был страшный беспорядок, как в прошлый раз, картин было много, но это были не те картины. Милиционеры о чем-то спрашивали Галу, но она отвечала одно и то же — дескать, ничего не знаю, ни в чем не участвовала, никаких чужих картин в доме нет, а если моего мужа бес (то есть Дуремар) и попутал, то мне он о своих планах ничего не говорил. Это она на словах так говорила, но я-то видел, что думала она совсем о другом и еще очень боялась.
Милиционеры начали с большой комнаты, которая называется гостиной, все шкафы пооткрывали, все вытаскивали, зачем-то стучали по стенам, но ничего не нашли. Это продолжалось долго, я соскучился и заерзал у Мамы на ручках, но она только крепче прижимала меня к себе. Потом мы ходили по всем комнатам, Гала следовала за нами с каменным лицом, но и там ничего не было. Наконец все стали подниматься по лестнице на чердак, в студию, мимо заветной двери, куда меня не пускали. Главный милиционер велел Гале открыть эту дверь, и она открыла, сказав:
— Это стенной шкаф, там мы храним всякий хозяйственный хлам.
Там действительно ничего не оказалось, кроме ведер и швабр, но я-то чувствовал запах, который сводил меня с ума! (Это люди так выражаются. На самом деле меня с ума свести не так просто, но шерсть у меня на загривке поднялась, это точно!) Я уже хотел спрыгнуть у Мамы с ручек, но она была начеку. И мы все вместе пришли в мастерскую Пошатывающегося, но и в мастерской ничего подозрительного милиционеры не обнаружили. Воспользовавшись моментом, когда Мама наклонилась, чтобы повнимательнее рассмотреть валявшийся на полу холст, я соскочил на пол и, рыча, помчался в кладовку, откуда исходил ненавистный запах. Расшвыряв ведра, я стал царапать заднюю стенку. Гала сказала:
— Уберите отсюда этого пса! У меня и так голова болит!
Один из милиционеров грубо приказал Маме вышвырнуть меня за дверь, но тут другой — тот, кто был на даче, — остановил его, возразив:
— Постойте, этот ушастик — большая умница. Давайте посмотрим, что там за стеной. Тем более что глядите — тут свежая побелка!
В мастерской они нашли молоток и долго отколупывали им стенку, а когда они наконец ее сломали, за ней обнаружилась маленькая комнатка без окон. Мы всей гурьбой туда хлынули, не обращая внимания на глухой шум сзади — это Гала упала на пол (хлопнулась в обморок, потом рассказывала Мама). Я продолжал глухо рычать, потому что в этой комнатушке сконцентрировались все ненавистные мне запахи. Свежевоняющие картины, испускающие ароматы скипидара, разбавителя № 1 и еще какой-то дряни, стояли, прислоненные к стенам, а одна была криво прислонена к подрамнику. В одном углу были свалены кисти и кисточки, тут же были банки и бутылки с красками и еще какими-то жидкостями. Одна склянка опрокинулась, и лужа вытекшей из нее темной жидкости пахла так сильно, что я тут же стал фыркать и кашлять.
— Эти картины, что ли? — спросил Маму тот, кто был в форме.
— Да, это они, — отвечала она и тут же закашлялась.
И так мы оба, чихая и кашляя, выбрались наружу и спустились вниз. Там уже была Голенастая, хлопотавшая над Галой. Она взглянула на нас с ненавистью и что-то прошипела себе под нос. Вскоре возвратились и милиционеры, один из них, сморкавшийся в носовой платок, распахнул окно. Дышать сразу стало легче. Милиционер в форме подошел ко мне, потрепал за ухо и сказал:
