— По этому случаю могу рассказать вам притчу, — ответил он.
— У вас на все случаи есть притчи, но садитесь-ка давайте за
руль, оттуда мне лучше слышно будет.
Он без лишних разговоров пересел за руль. Я с удовольствием
ему уступила место, решив, что не слишком много спала и совсем недурно было бы
в пути добрать часиков этак пять-шесть, но монах, видимо, имел другие планы.
Как только «Форд» тронулся с места, он начал рассказывать свою притчу:
— Йог решил совершить аскезу. Его волновали вопросы
справедливости во всем мироздании. Йог взошел на вершину горы и просидел там
десять лет без пищи и движения, ожидая просветления. Бог увидел это усердие и
решил его вознаградить. Он явился йогу и спросил: «Чего ты хочешь? Я тебе это
дам.» «Хочу справедливости,» — ответил йог. «Ты просишь невозможного, —
воскликнул Бог. — Попроси другого.» «Я больше ничего не хочу, кроме этого, —
признался йог. — Ради этого я принимал аскезу и десять лет сидел горе.»
«Хорошо, — согласился Бог. — Раз просишь справедливости, получи. Ты десять лет
сидел на горе, теперь гора десять лет будет сидеть на тебе.»
— Что вы этим хотели сказать? — рассердилась я. — Что мы
должны выйти из «Форда» и понести его на себе? Справедливость восторжествовала:
туда я вас везла, обратно вы меня.
— Справедливость принимает разные формы, а идеальной
справедливости нет. Вы умеете хорошо водить машину, я умею что-то другое, может
более полезное для вас. Если мы понимаем это — будет относительная
справедливость. Но я пришел в эту страну совсем не для того, чтобы поведать вам
о справедливости, меня ждут важные дела.
— Знаю, — рассмеялась я. — Два раза с моста вас уже
сбрасывали, заодно со мной, теперь гадаю: на какие еще важные дела я
подвязалась?
Зевнув, я посмотрела в окно; мелькали мимо окраины Питера и
вскоре показался тот самый поворот, который вел в поселок с молельным домом, в
котором мы немало натерпелись.
Душе моей стало радостно и тепло даже от мысли, что сейчас
мы проедем этот поворот и будем удаляться, удаляться от того страшного дома.
Однако, радость моя оказалась преждевременной: монах бодро свернул на дорогу,
ведущую в поселок.
— Что вы делаете? — закричала я.
— Выполняю свой долг, — скупо информировал он меня.
Я запаниковала:
— Ха! Ваш долг! А мой? Там нет моего сына, следовательно и
время тратить не стоит!
— Пока вы спали, я долго беседовал с Богом. Через этот дом
лежит ваш путь к сыну и мой к учителю.
— Это Бог вам сказал? — с издевкой поинтересовалась я.
Он заметил издевку, но не обиделся, а ответил:
— Свои Истины Бог открывает нам постоянно, но потому мы и
упали сюда из Духовного Царства, что не хотим слышать Их. Мы сами хотим быть
Богом, возомнили, что это возможно и упали в грязную канаву. Валяемся в грязи,
отвергая помощь, предлагаемую нам Всевышним.
— Знаю-знаю, — рассердилась я, — про лягушку в канаве уже
слышала, про то, как выбралась она — тоже. Похоже, вы и есть та лягушка, но
я-то еще не выбралась из канавы и в тот дом мне не хочется. И почему я должна
туда идти? Бог вам советовал, вы и идите, а мне он ничего не советовал.
Нет, ну просто смешно. Вот до чего доводит религия: рано или
поздно крыша все равно поедет, как у этого монаха. И можно подумать, он знает
больше меня. Нам повезло один раз, выбрались целы и невредимы, так зачем же
испытывать судьбу? Надо быстренько ехать к Буранову, да про Ангиру Муни с
Доферти рассказывать. Пускай их по всем правилам трясет. Кстати, Коляна тоже
туда присовокупить надо. Пускай Буранов не морочит мне мозги, а хватает этого
Коляна, вставляет паяльник ему в… Короче, не мне учить Буранова.
— Сейчас же поворачивайте в Москву, — приказала я. — Или
выходите из машины, в Москву я могу поехать и одна. Лично мне Бог ничего не
советовал, так что совесть моя чиста. Да и дел по горло.
— Бог советовал и вам, — спокойно сообщил монах, — да только
вы не слышите его советов, а если слышите, то их не понимаете. Если с вами
начнет разговаривать академик на языке своих знаний, поймете вы что-нибудь?
На такой вопрос я даже отвечать не стала. Нашел время
умствовать: везет меня на верную погибель и умствует по пути.
— Ничего не поймете, — за меня ответил монах. — Потому что
уровни у вас разные. Даже с академиком разные, так можете ли вы на одном языке
разговаривать с Богом?
— Коль я так глупа, а Бог понимает это, так пускай и
растолкует. Мы же находим общий язык с малыми неразумными детьми, что же
Всевышний нас чурается?
— Не чурается. Но всегда ли малые неразумные дети слушают
вас?
Я вспомнила своего Саньку и поняла, что не всегда, напротив
— редко.
— Пока у малых детей не появится свой опыт, истины они не
постигнут, — продолжил монах. — С чужих слов понять ее невозможно. Так как же
вы хотите немедля получить у меня то знание, к которому я шел много лет? Это
знание не может быть вами усвоено. Оно внечувственное и вам не доступно.
— На кой фиг мне это ваше знание? — возмутилась я. — Мне
жить хочется, а посещение дома может желание мое в корне пресечь!
— Тогда выбирайте, чего вам больше хочется: просто жить или
найти своего сына?
И я сдалась. А, была не была! Черт его знает: святой,
все-таки, человек. Вон, с Ангира Муни не обмануло его предчувствие.
Действительно — беда: был друг, стал враг. Может монаху моему озарение какое
было, или как там у них — знамение что ли? Не поведет же он меня на верную
гибель.
Зря я так думала. В очередной раз выяснилось, что
рассчитывать на чужой разум — пустое занятие.
Тем временем мы уже подъехали к логову «братанов» и
пророков. Монах мой сосредоточился и собрался покидать машину.
— Вы можете остаться здесь, — равнодушно бросил он мне.
Ха! Так я ему это дело и доверила! Выбрался бы он из
вертепа, если бы не я!
— Раз это путь к моему сыну, то смело пройду его, —
демонстрируя мужество, воскликнула я.
Он кивнул:
— С нами Бог.
Лицо его просветлело, но взгляд стал сосредоточенным. Из
машины он вышел совсем другой походкой: движения приобрели особую упругость,
легкость.
— Вы решили разделаться с ними по-свойски и припоминаете
боевые приемы монастыря Шаолинь? — не удержалась от сарказма я.
— Мое оружие — слово, — уверенно направляясь к дому ответил
он. — Я впал в грех, тренируя свое тело, обучая его в том числе и боевым искусствам.
Приобретенные способности требуют их применения — теперь я понял это на своем
горьком опыте.
