— Бог ты мой! — закричала я. — Баба Рая! Долго ты будешь
голову мне морочить? Быстро говори, кто звонил: женщина или мужчина?
— Дык голос был мужской.
Ха! Я как минимум трех жду мужчин!
— Не Евгений? — осторожно поинтересовалась я и добавила: —
Он в командировку уехал.
— Дык знаю, — озадачила меня баба Рая.
Ну все она знает, за что ни возьмись. Спрашивается: откуда?
— Следовательно, не Евгений, — на всякий случай уточнила я.
— Не ён, — поджимая губы, подтвердила она. — Другой,
разбитной голос, с блатнецой.
«Значит и не Буранов, тот периодами косит под интеллигента и
с посторонними сама любезность. И уж тем более не мой спаситель, — с огромным
сожалением подумала я. — У того акцент, который трудно не заметить.»
— Усю ночь, подлюка, звонил, — доложила баба Рая. — Спать жа
ж не давал.
— И чего хотел?
— Дык рази жа ж мне скажеть? Софью Адамну усё просил. Я
вежливо ему жа ж указала, шоб шел куда. Дык ен даже ж ругнулся жа ж на меня
некрасиво три раза. Тьфу! Тьфу! Шоб большего не сказать!
И она выразительно посмотрела на мое замызганное подгоревшее
пальто, мол чего еще от меня ждать, мол такие у меня и знакомые.
— Буди Саньку, — напомнила я, бросила в прихожей пальто и
отправилась в ванную.
Набрала воды погорячее и с громадным наслаждение погрузилась
в пену. Лежала, прислушиваясь к своему многострадальному организму: как — он?
Не собирается ли болеть?
Организм болел местами, но все больше от ушибов, полученных
в ходе неравной борьбы с «братанами». Если не считать синяков, я была здорова и
наслаждалась на всю катушку. Горячая ванна после купания в ледяной реке —
вершина наслаждения.
Долго нежиться мне не пришлось. В дверь постучала баба Рая.
— Ну, что там еще? — возмутилась я.
— Молоко горячее пришло, — строго ответила баба Рая. — Уже
жа ж глянула я на твое пальтецо, оно жа ж усё жа ж мокрое. Так жа ж и
простудиться жа ж недолго.
Я вспомнила рекомендацию своего спасителя и сказала,
открывая дверь и впуская бабу Раю:
— Ладно, давай сюда свое молоко.
Она подала мне чашку на блюдечке и, поджимая губы, поведала:
— С медом, с калиной, с горчицей, с малиной. И водочки для
смазки горла добавила.
— Бррр! Гадость какая! Уж слишком крутые меры.
— Пей, дочка, пей!
Зная настырность бабы Раи, я залпом выпила и, когда она
наклонилась ко мне за чашкой, благодарно чмокнула ее в щеку.
— Это ще зачем? — буркнула баба Рая, демонстративно вытирая
щеку фартуком. — Я те не мужик, шоб такие нежности.
Важничая, она вышла из ванной, но довольная улыбка
предательски блуждала на ее сухих губах.
* * *
Досыта належавшись в ванной, я вылезла, растерлась жестким
льняным полотенцем, накинула махровый халат и отправилась на кухню.
Самочувствие было прекрасное, даже ни разу не чихнула. Видимо права была баба
Рая, когда обзывала мое здоровье лошадиным.
На кухне меня ждали завтрак и записка. Санька, не дожидаясь
школы, научился писать и на каждом шагу с удовольствием демонстрировал свое
искусство. По тетрадному листу и вкривь и вкось скакали буквы разного размера:
«Мамуля куший иишницу с виччиной а мы гуляим». Знаками препинания Санька пока
еще пренебрегал.
Растроганная, я прижала записку к губам и подумала: «Как
быстро вырос сынуля. Скоро в школу пойдет, а там в институт, а там и женится, а
там уж и до внуков рукой подать…»
В эту милую мысль безжалостно ворвался телефонный звонок. Я
схватила трубку и услышала:
— Софью Адамну Мархалеву хочу.
Голос был очень низкий мужской абсолютно незнакомый, с
блатным распевом. Мне бы быть умней и подальше его послать, я же ничего лучшего
не придумала, как вступить в беседу.
— Софья Адамовна вас слушает, — приветливо сообщила я.
Нет, ну надо быть такой редкостной дурой! Ничему меня жизнь
не учит.
— Как, блин, слушает? — поразился голос.
— Ушами слушает, как же еще? А вы что, практикуете другой
метод?
— Да нет, блин, ты не мути, а конкретно скажи, кто это —
Софья Адамна?
— Да я это, я. Я, Софья Адамовна Мархалева, чему и сама не
рада.
Бедный, совсем растерялся, ну никак поверить не хотел в свое
счастье. Так энергично чесал в затылке, что даже в трубке был хруст слышен.
— Нет, я не понял. Так Мархалева — ты что ли? Да, блин,
почему?
— Да потому, что отец мой был Мархалев, и с такой
неприличной фамилией не видать бы ему моей красавицы матери как своих ушей,
когда бы не удачное имя Адам, столь милое моей бабуле. Имя это напоминало ей ее
незабвенного отца — бабуля тоже была Адамовна — по этой причине она и
согласилась на тот неудачный брак, который недолго продержался и распался сам
собой, поскольку мама моя была женщина необыкновенная, видимо поэтому она и
мало прожила, ведь хорошим людям всегда…
— Спокуха!!! Спокуха-спокуха-спокуха! — взмолился мой
приблатненный собеседник. — Ну тебя, блин, и несет. Тормозить, блин, совсем не
умеешь. Ты мне, блин, чисто конкретно скажи: ты это или не ты?
— Конечно я — это я. А вот кто ты? Впрочем, догадываюсь. Это
ты что ли, Феликс? — я перешла на сокровенный шепот.
Мой собеседник, похоже, опешил, потому что выдержал
рискованную паузу, в которую я запросто могла бы вставить новый монолог минут
эдак на двадцать, но я ждала ответа.
— Ну ты, блин, даешь! — наконец выдохнул он. — Да нет, я не
Феликс, но типа него. Так значит ты и есть Мархалева?
— Абсолютно, — заверила я.
— Нет, я не понял. Нет, ты не гонишь?
— Конечно не гоню. Даже не представляю как это делается.
— Ну, я попал! Да нет, ты гонишь! Ежики-то не складываются.
Я удивилась:
— При чем тут ежики?
— Тебя же, блин, того… Нет, я не понял, сколько же вас,
Мархалевых?
— В этой квартире, слава богу, я одна. Зря вы не позвонили в
соседнюю квартиру, там проживает Старая Дева, она, правда, тоже одна, но любит
мужское общество, с ней бы у вас получилась более оживленная беседа, потому
что…
— Спокуха! — зверея, прорычал тот, который типа Феликса. —
Спокуха. Ты, блин, совсем без тормозов. Атас полный. Не догоняю, почему ты,
блин, до сих пор живешь. Я аж взмок, так непросто с тобой добазариться. Слушай
сюда: значит в этой квартире Мархалева одна?
