— Кстати, Володя, почему у тебя до сих пор нет машины? Неужели не накопил, не заработал?
— Копить не умею, не люблю, — буркнул Володя. — Впрочем, сейчас узнаешь… — он поднялся и вышел.
Я сидел один за столом. Вспомнился терпкий запах осеннего каштанового леса в причерноморских горах над Лазаревской, хруст, с которым поедал пушистый мишка усеявшие землю плоды каштанов, и позавидовал я тому, что вот Володя поедет, а я останусь в Москве.
Он вернулся, держа в руках ружье, упрятанное в щегольской чехол с молнией.
— Гляди! Карабин. Коллекционный. Ездил за ним на завод в Тулу. Стоит больше нового «жигуля». Слона можно убить.
Оружие действительно оказалось серьёзное. Снабжённое оптическим прицелом. Очень красивое. Серебряные инкрустации украшали его. На прикладе — золочёная пластина с монограммой и особым номером.
— Заряжен? Убери на всякий случай. Мы тут пьём водку, мало ли что.
Итак, Володя уехал. Я помнил — на десять дней.
Прошёл месяц. В начале ноября я позвонил к нему на работу в автосервис.
— Кто спрашивает?
— Друг.
— Какой ещё друг?! — яростно заорал начальник смены. — Если друг, почему не был на кладбище? Кроме наших, ни одна собака не пришла проводить! Три недели как похоронили. Нет Володи Медведева. Убили где-то под Тверью…
Вечером позвонил к нему домой. Узнал от жены, что местный лесник наткнулся на расстрелянное тело среди обломанных кустов. Видимо, сопротивлялся до последнего.
— А карабин?
— Следователи искали — не нашли. Никого не нашли.
«Вот и попробуй доказать существование Бога, — подумал я. — Мир праху твоему, бедный Володя!»
Прощание
Новый хозяин сидел за рулём, когда я в последний раз въехала во двор и ты вышел у своего подъезда.
Продал ты меня. Предал.
Стукнула дверь. И больше я тебя никогда не видела. Даже не оглянулся.
…Помнишь, как хорошо было выезжать по утрам, когда я была в росе? И перед нами взлетали голуби, пившие воду из лужи, пролетала над газоном бабочка…
Сберегали друг друга от аварий. Во всяком случае, за долгие годы ни одной вмятины на моём корпусе не появилось. Кроме того раза, когда ты остановился ночевать в Купавне у своего знакомого капитана первого ранга и доверил его подчинённому мичману отвезти меня на ночь в гараж. Тут-то он ударил мною по впереди стоявшему «запорожцу». Помнишь? Автомобиль, как жену, как невесту, нельзя ни на миг отдавать в чужие руки.
А помнишь тот вечер, когда мы отвезли из Москвы в Семхоз нашего друга-священника? На обратном пути, уже ночью, прежде чем выехать на Ярославское шоссе, заплутались в путанице узких проездов, как вдруг из-за угла, не снижая скорости, вылетел встречный КамАЗ с выключенными фарами. Водитель был вдребезги пьян, и мы оба погибли бы в долю секунды, если бы не спас Бог — чудом успели скользнуть к краю кювета.
Нам есть что вспомнить. Но ты не знаешь всего.
Не знаешь, как однажды ночью два человека подошли ко мне во дворе. Ты спал дома, а они разбили пассатижами ветровичок. Один просунул руку, открыл дверь изнутри. Другой сел на твоё водительское место и стал выдирать проводки из замка зажигания, чтобы завести двигатель и украсть меня у тебя.
Они светили себе фонариком, чертыхались. Но не тут-то было! Я не поддавалась, пока кто-то из твоих соседей, вздумавший прогулять собаку, не спугнул их. Только по зернистым осколкам стекла ты мог догадаться о том, что я пережила ночью — безмолвная, лишённая голоса.
Продал ты меня. Предал.
В последние годы почти перестал ездить зимой. Но всё равно откапывал меня после снегопадов. Присаживался за руль, включал двигатель. Сердце моё начинало биться…
А прошлой весной мы поехали в одну глазную клинику, в другую. Ты возвращался мрачный. Ехали обратно к дому очень медленно, осторожно и всё равно чуть не сбили старушку, выскочившую на мостовую. Помнишь?
С тех пор ты сел за руль только раз — когда вместе с каким-то брыластым человеком подъехал к нотариальной конторе. Оказалось, оформил доверенность. И продал меня в чужие руки!
Думаешь, я не понимаю, что после того случая со старушкой ты постоянно боролся с соблазном снова сесть за руль? Ведь мы так любили ездить сначала вдвоём, а в последние годы с твоей женой и дочкой. Ты никогда не отвозил меня на мойку. Мыл сам тёплой водой, до блеска протирал тряпками.
Ну, стояла бы я у тебя под окном. Мы бы видели друг друга. Иногда садился бы с дочкой в салон, давал ей тихонько нажать на гудок…
…Новый хозяин строит дачу. У него есть и другая машина, иномарка. А на мне он возит доски, кирпичи. Перегружает так, что я еле переваливаюсь по рытвинам. Через полгода такой жизни у меня стал портиться двигатель.
Неделю назад, возвращаясь с дачи в Москву, он бросил меня у Преображенской площади. Рассчитал, что дешевле бросить, чем чинить мотор. Даже не захлопнул дверцу. Ушёл в метро.
Как стервятники, накинулись на меня ночные люди.
Свинтили колеса. Раздели.
…Подъезжает грузовик-эвакуатор. Сейчас погрузит лебёдкой и отвезёт под пресс, на переплавку.
Прощай!
Бескорыстное музицирование
Совсем не помню, кто познакомил меня с этим пожилым философом, как я оказался поздним вечером у него в гостях на зимней даче в Переделкино.
Кажется, пили чай с каким-то вареньем. Я читал хозяину и хозяйке свои стихи. Вроде бы варенье было сливовое.
В то время я пребывал поблизости — в Доме творчества писателей. Он пустовал. Было межсезонье. И поэтому мне выдали бесплатную путёвку. Так сказать, для поощрения молодого таланта.
К концу чаепития философ вышел на крыльцо дачи. Вернулся, позвал в переднюю. Подал валенки, снял с вешалки чёрный полушубок, меховую шапку.
— Одевайтесь. На улице идеальная ночь.
Я влез в тяжеленный полушубок. Валенки оказались великоваты. Он тоже утеплился — надел дублёнку, женские сапоги-«аляски» на меху, солдатскую шапку-ушанку. После чего мы стали подниматься по крутой деревянной лестнице на чердак. Я был уверен, что подобный нелепый маскарад ни к чему. В конце концов, начался март. Днём явственно припекало солнце.
Но когда он отпер дверь чердака и мы оказались в темноте крохотного помещения с настежь раскрытым окном, меня сразу охватил пронзительный, лютый холод.
— Осторожно. Не стукнитесь. Сейчас зажгу свет.
Он нашарил на стене выключатель. Осветился столик с маленькой лампочкой под колпаком. На столе лежали какие-то таблицы. В полутьме проступил силуэт стоящего на треноге телескопа.
— Цейсовский, — сказал философ, свинчивая крышку с передней части трубы. — Садитесь рядом на табуретку. А я пока настрою. Луна сегодня в первой четверти, не помешает обзору.
