Целая астрономия висит над головой, мигает своим запредельным светом.
Меня зовут обратно. Выясняется, старик переводит на русский один из трактатов Авиценны, просит оценить качество перевода.
На рассвете покидаем дом. Прощаясь, пишу на вырванном из корреспондентского блокнота листке номер своего московского телефона. Старик мимолётно был в Москве, возвращаясь с войны после Победы. Я был бы счастлив принять его у себя.
И снова дорога. На этот раз вниз по спускам, головокружительным, страшным, с виднеющимися на дне и по склонам пропастей остовами свергшихся автомашин, автобусов.
Напряжение ослабевает, лишь когда сверху становится видно водохранилище с запятой паруса на его глади, предгорья.
«Белеет парус одинокий в тумане моря голубом. Что ищет он в стране далёкой, что кинул он в краю родном?»
Что я искал тогда в этом, милом моему сердцу краю? Отрезанном теперь от меня, от России, ставшем запредельным, как звезды.
Грустное местечко
Ужасно, что они приняли меня за своего.
Не успел я появиться со своей палочкой на аллее роскошного парка, расположенного у давно, чуть ли не с античных времён, не обитаемой виллы Бонелли, как первый же встречный старикан, ещё издали с надеждой вглядываясь в меня, сказал: «Салюто!» Я кивнул и пошёл дальше.
Был предсумеречный час. Лучи солнца ещё золотили верхушки пиний и пальм.
Я завернул сюда с переполненной автомобилями шумной улицы Каноза, движимый тоской о своей пятилетней дочке, которая три года назад резвилась здесь среди цветов и бабочек. Сейчас она вместе с мамой была дома в Москве, а я снова тут — в Италии, в провинциальном городке на берегу Адриатического моря.
Ничего не изменилось. Старинный фонтан с облупленной статуей посередине все так же не работал.
Я хотел свернуть к вилле, чтобы взглянуть на прикрепившуюся к её замшелой стене разросшуюся бугенвиллию с водопадом красных цветов. Впереди у поворота аллеи на двух садовых скамейках сидела галдящая группа стариков.
Увидев меня, они разом смолкли. Явно ждали контакта с забредшим в этот клуб под открытым небом незнакомцем.
Я невозмутимо прошёл мимо них к вилле. Все входы в неё, как и прежде, были плотно замурованы камнем. Бугенвиллия цвела вовсю. Ещё пуще, чем у меня дома на фотографии.
Возвращаясь, я почувствовал, что устал, и решил немного посидеть на единственной свободной скамейке, стоящей наискось от стариков.
Глазеющая на меня компания была явно заинтригована. Один старец, аккуратно одетый в тщательно отглаженную рубашку и укороченные брючки, встал, направился было в мою сторону. Я терпеть не могу пустопорожних разговоров. Тем более при моём ничтожном знании итальянского языка.
Он, видимо, почувствовал, сколь вредный тип перед ним сидит. Круто повернул и засеменил по аллее к выходу из парка.
Навстречу ему не шёл, а как бы катился, как колобок, низенький старик с большим животом, начинавшимся неестественно высоко, чуть ли не от шеи.
Проходя мимо меня, он произнёс: «Салюто!» — и выжидательно приостановился.
— Салюто, салюто, — пробормотал я. Тот понял, что поболтать со свежим человеком не светит, и отправился к скамейкам своих друзей.
Постепенно я всё больше заинтересовывался этим сообществом. Одни уходили. Другие возникали на аллее, как привидения. Все они несли себя куда-то в запредельную даль. Что-то роднило их всех — худых и толстых, высоких и низких. Я наблюдал это, в сущности, бесцельное передвижение в никуда, пока не понял, что попал в тихую заводь жмуриков, без пяти минут покойников.
Этот парк был для них как бы репетицией кладбища.
И умирали они, как я понял, не столько от старости, сколько от отсутствия свежей информации, новизны, которую даёт только активное участие в вечно меняющейся жизни. А они из неё выпали.
Обдумав ситуацию, которая со временем могла настичь и меня, я уже решил встать и покинуть это грустное местечко, как услышал разгорающийся спор.
Старик с неестественно высоким животом стоял против одного из рядком сидящих стариков и с маниакальной настойчивостью требовал:
— Дамми дуэ сольди! Дамми дуэ сольди! Дай мне пару монет!
— На что тебе деньги? — спросил очкарик с трясущейся головой.
— На пиво. Только на банку пива.
— Нет.
— Как это — нет?
— Нет — и баста.
— Почему? Почему ты не хочешь дать мне на пиво?
— Давал два раза. Ты не вернул.
— Получу пенсию — верну. Дай!
— Нет. И тут любитель пива закричал в ярости:
— Мементо мори! Помни о смерти! Когда Господь призовёт тебя, Он спросит: «Ты дал Джованни на пиво?» Что ты ответишь, несчастный?
Все старики, понурясь, сидели на скамьях, очевидно, размышляли о том, что может произойти на небесах. А старик с пивным животом неожиданно заплакал. Стоял перед ними и плакал, как ребёнок.
В кармане у меня имелась купюра в 5 евро. Я подошёл к нему сзади, тронул за плечо.
— Купите себе пиво. Он повернулся ко мне, схватил деньги, что-то пробормотал сквозь слезы. Но моего итальянского не хватило, чтобы понять.
Сизый френик
В шестнадцать лет тайно от матери он написал в ООН, что видел море только в кино. Сообщил, что живёт в Коми, на окраине города Воркуты, в семье ссыльных. Отец умер, а у матери нет средств, чтобы отправить сына в Крым или на Кавказ. Ибо он пишет стихи и задумал поэму о море.
Всю осень и зиму каждый день бегал в почтовое отделение, ожидая ответа. И денежного перевода.
Заработал хронический насморк.
К началу тёплых майских дней не выдержал — безбилетником приехал в Москву как в перевалочный пункт на пути к Чёрному морю.
Невзрачный, в обвислом ниже колен свитерке, однажды вечером он возник в литературном объединении молодых поэтов и, когда все читали по кругу стихи, решил ознакомить москвичей с собственным поэтическим творчеством.
Неистребимая еврейская интонация, сопля на конце хрящеватого носа — это была готовая мишень для насмешек.
Вытягивая из ворота свитерка цыплячью шею, он обращался с вопросами к Сталину: «Как дела там? Как могучий невидимка атом?»
Стихи были длинные. Его с трудом остановили.
Он не обиделся. Безошибочным нюхом выбрал из всей компании десятиклассника Игоря. Застенчиво сообщил, что несколько дней ничего не ел. Скороговоркой пробормотал строки Хлебникова: «Мне мало надо, лишь ломоть хлеба, да кружку молока. Да это небо, да эти облака».
— Как тебя зовут? — спросил Игорь. — Откуда ты взялся?
