Христо шагнул навстречу, ухватил под мышки, приподнял и стал кружиться с ней в кружащихся вихрях снега. Оба валенка с её ног полетели в разные стороны.
Я подобрал их. …Лица кружащихся были так по-озорному радостны, что и мне перепала толика счастья.
Соперница
Она его не любила, но и не отпускала от себя. «Почему они не любят нас, когда мы их любим? — мучительно думал он, ожидая её у подъезда. — Что за дьявольская сила держит меня? Что-то большее, чем страсть. Нехорошо всё это. Пора отвыкать от вечного ожидания её звонков, этих свиданий. Не отвыкну — совсем пропаду. Просто болезнь. Смертельная. Так доходят до самоубийства…»
Субботним утром, только они встретились под аркой её двора, как зарядил ледяной дождик, какой бывает в Москве в конце октября.
— Вернусь. Подождёшь, милый? Сменю плащ на паль-то, — сказала она и, не дожидаясь ответа, быстро пошла обратно к дому. Элегантная, красивая, с высоко поднятыми пепельными волосами под чёрной широкополой шляпой.
Снова он должен был сопровождать её на какой-то вернисаж, потом на показ новых моделей женской обуви.
Мотался с ней по бесчисленным выставкам, картинным галереям, концертам, спектаклям. Она была художницей, оформляла театральные постановки. Не столько её талант, сколько красота была пропуском в этот калейдоскопически пёстрый мир. И ей нравилось, что она появляется всюду в сопровождении влюблённого рыцаря — высокого, стройного, с усами и русой бородкой.
Он был режиссёром маленького театра пантомимы. Мало кто знал, что этот действительно похожий на рыцаря человек хорошо знаком с античной философией, богословием; сожалеет о том, что не стал священником. Никогда она почему-то не приглашала его к себе. И он стал подозревать, что она скрывает своё замужество.
Дождь сбивал с тополей последние листья, и те прилипали к асфальту. Она задерживалась. Он сбросил ладонью капли со своей непокрытой головы, прошёл под слезящимися ветвями деревьев к огороженной низким штакетником середине двора, где между клумбой с гниющими остатками цветов и деревянным грибком кто-то копошился на песчаном пятачке.
Перешагнув через штакетник, увидел девочку с прутиком. В неуклюжей шубке и бесформенном багровом берете, похожем на колпак.
Девочка посмотрела на него, протянула прутик. Сказала:
— Нарисуй мне что-нибудь.
Он послушно нагнулся и начертил на морском песке большую рыбу.
— Дождь водички накапает, и рыба поплывёт? Девочке было года три, от силы три с половиной.
— Возможно. Ты шла бы домой. Измокнешь.
— Нельзя. — Она шмыгнула носом. — Мамка с папкой ругаются.
Стукнула дверь подъезда. В длинном чёрном пальто с красным шарфом стремительно вышла его спутница.
— Сам измокнешь, — сказала девочка. — Почему гуляешь без шапки? Простудишься.
— До свидания, — он взял в руку её холодную ладошку.
Девочка посмотрела на женщину, остановившуюся по ту сторону штакетника. Вздохнула.
— Ладно, иди… А я буду сторожить нашу рыбу, чтоб её мальчишки не испортили.
Ему показалось невозможным при ней взять свою спутницу под руку. Они выходили из-под арки, когда он обернулся и успел увидеть, как над скрючившейся перед рыбой девочкой, воровато озираясь, летит первый снег.
Последнее выступление в Харькове
— Громче! — выкрикнул кто-то из темноты переполненного зала. — Не слышно!
Это было второе выступление за вечер: в шесть — в клубе ГПУ и вот теперь в девять — в Харьковском драматическом театре.
— Это меня не слышно?! — он напряг голос и почувствовал острую боль в глубине горла.
Сил на то, чтобы читать объявленную в афише поэму «Хорошо!», не было. Он на ходу сменил программу. Стал знакомить публику с написанными после недавних зарубежных поездок стихами — американскими, французскими, мексиканскими.
В разгар аплодисментов объявил:
— В связи с болезнью, заключительной части — ответов на вопросы не будет!
Стремительно ушёл со сцены за кулисы, сорвал с вешалки полушубок и кепку, на ходу надел их, спускаясь по лестнице к служебному выходу.
Нужно было бы дождаться администратора, с которым они вчера приехали из Москвы, а также оказавшихся здесь молодых одесских писателей — Валю Катаева и Юрия Олешу. Уговорились вместе поужинать в ресторане гостиницы «Червоная». Все они были милые люди.
Не хотелось никого видеть.
Февральский снежок закруживался вокруг уличных фонарей. Тени редких прохожих под ними то увеличивались, то сокращались.
Не хотелось оставаться одному в гостиничном номере. Там на тумбочке возле кровати был телефонный аппарат. А это означало, что он позвонил бы в Москву, Лиле. Терзаемый ревностью, стал бы ждать — подойдёт она в этот поздний час, или Осип скажет, что уехала с какой-нибудь компанией. А то и одна. К очередному своему увлечению вроде того чекиста Агранова, который зачем-то подарил ему револьвер с единственным патроном. Хорошо хоть эта игрушка лежит сейчас дома, запертая в ящике письменного стола.
Недавно прибыл на железнодорожной платформе купленный в Париже серый «рено» — автомобилик, как она говорит. Автомобилик. Шоколада. Володик. Интересно, кто её сейчас возит…
Шагал по Сумской — главной улице Харькова. Давно знакомой, поднадоевшей. Уже в который раз он приезжал сюда выступать. С дореволюционных времён.
Ничего будто не изменилось. Вон все тот же буржуазный дом с огромными ящерицами-саламандрами, дурацкой лепниной по серому фасаду. При чём тут, в центре промышленной Украины, саламандры?
В одиночку и группками вились возле освещённых окон и дверей немногочисленных ресторанов жалкие проститутки, надеющиеся, что их кто-нибудь угостит ужином… Революции шёл двенадцатый год. Ничего не менялось.
Подходя к «Червоной», он подумал о том, что перед сном необходимо выпить горячего чаю, иначе горло совсем сядет. И заставить себя чего-нибудь поесть.
Разделся в гардеробе гостиничного ресторана. Прошёл коридорчиком к туалету, заранее вынимая из кармана носовой платок. Обернул им захватанную ручку уборной, отворил дверь.
Потом тёр обмылком под струёй из рукомойника руки. Одновременно пытался, открыв рот, разглядеть в зеркале опухшие миндалины. Ничего не увидел. Рядом висело грязное полотенце. Кое-как обтёр руки тем же носовым платком и вышвырнул его в урну.
Зал ресторана был набит посетителями. У эстрадки с оркестром томно истекали в похоти новомодного танго разодетые парочки.
Его узнали. Пялились, пока старший официант отыскивал свободный столик подальше от танцующих, усаживал, подавал меню.
Только закурил, заказал салат «оливье», порцию масла, хлеб, попросил сразу принести два стакана чая покрепче, погорячее, как увидел — в дверях возникли администратор и Катаев с Олешей.
