Набирает номер домоуправления. Требует, чтобы немедленно прислали дворника или сантехника.
Вдруг вспоминает, что на днях какие-то две женщины ходили по всем этажам, звонили в квартиры, предупреждали — нельзя сутки пользоваться мусоропроводом, травят крыс и мышей.
Но как могла оказаться мышь в закрытом холодильнике? Как могла повеситься?
Приходит сантехник Вася со своим чемоданчиком.
— Что у вас тут стряслось?
Подводит его к холодильнику. Просит, чтобы тот сам открыл дверцу.
Увидев висящую на проволоке мышь, сантехник Вася секунду-другую молчит. Затем невозмутимо называет цену:
— Двести рублей.
Достаёт из чемоданчика кусачки, перекусывает ими проволоку, бормочет под нос:
— Интеллигенция! Чего только у них не бывает…
— Пожалуйста, умоляю, выкиньте это сами, — она достаёт из сумочки двести рублей, добавляет ещё пятьдесят.
Сантехник уходит. В одной руке его чемоданчик, а в другой раскачивается на проволоке мышь.
Почти счастливая от того, что избавилась от напасти, она смотрит на часы. Пора в школу за дочкой.
Уходя, с особой тщательностью запирает квартиру.
Пока ведёт машину, думает о том, что Полина и так капризная, нервная девочка. Ещё не хватало, чтобы эта история с мышью случилась при ней.
К вечеру приходит из редакции своего журнала муж. Пока Полина доделывает уроки в своей комнате, родители ужинают на кухне, обсуждают случившееся.
— Этого не может быть, — говорит муж, благодушно посмеиваясь.
У него толстый, выпирающий над ремнём брюк благодушный животик, бородка, модная колючая небритость.
Это благодушие особенно раздражает её. Так бы и кинула тарелку в эту наглую очкастую рожу! Он, видите ли, политолог, часто выступает по телевидению, по радио. Хорошо зарабатывает.
Она знает, что уже года два как завёл любовницу — журналистку Катю. Ездил с ней в Тунис. Якобы на какой-то саммит.
Потому и приходится бегать в фитнес-клуб, в парикмахерскую, надеясь вернуть себе любовь мужа.
В конце ужина просит его не говорить Полине об инциденте с мышью. Девочка и так нервная. Чуть что не по ней — в слезах валится на кровать, колотит ногами. Истерика. Сколько денег уходит на хождение с ней к психологу!
После ужина он, как обычно, усаживается в гостиной за компьютер. Читает статьи коллег, ведёт свой блог. А она с дочерью традиционно играют перед сном в карты — в подкидного дурака. Посоветовал психиатр, чтобы отвлечь Полину от телевизора.
К десяти вечера с трудом загоняет Полину в спальню. Сама переодевает её в пижамку. Даёт на ложечке успокоительные капли.
Они спят вместе. Так посоветовал психолог.
Девочка откидывает одеяло.
Два диких, нечеловеческих вопля.
На простыне лежит крыса. Дохлая крыса.
Полина с рёвом бросается к вбежавшему в спальню отцу, бьётся в его руках.
— Ничего страшного, — неуверенно говорит он. — Травили крыс, вот они и разбежались по всему дому.
Жена стоит неподвижно, как статуя. Только зубы стучат от страха.
Ему приходится обмотать руку кухонным полотенцем, взять крысу, вынести её к мусоропроводу. Выбросить вместе с полотенцем.
Семья засыпает лишь к часу ночи. Все трое спят в другой постели — отца семейства.
— Крыса не могла сама залезть под одеяло, мышь не могла сама повеситься, — шепчет жена. — Это сделал кто-то, пока нас не было дома.
Но муж уже похрапывает. И Полина забылась сном, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку.
…Утром отвозит Полину в школу. На обратном пути заезжает в супермаркет, чтобы накупить новые, не осквернённые мышью продукты, заново набить ими холодильник.
Приехав домой, с опаской отпирает квартиру. Проносит пакеты с покупками к холодильнику, с опаской отворяет его дверцу. С утра все вымыла. Там чисто, пусто. Раскладывает продукты. Потом идёт к постели Полины, брезгливо сдирает простыню, пододеяльник, наволочку, переносит на кухню, чтобы засунуть в стиральную машину. Прежде чем включить её, прислушивается.
Её не покидает ощущение чьего-то присутствия.
Обводит глазами кухню, зачем-то забегает в спальню, в гостиную.
И — цепенеет. На потолке, над компьютером мужа, вокруг люстры отчётливые следы мужских ботинок. Кто-то ходил по потолку вниз головой!
Сдавленный визг вырывается из её горла. Убегает в спальню, на кухню. Выскакивает из квартиры, судорожно запирает. Мчится на машине в районное отделение милиции. Там рассказывает дежурному о том, что происходит в квартире.
Тот сначала подозрительно приглядывается к ней, подозревает, что сумасшедшая. Затем, еле удерживаясь от смеха, советует, вместо того чтобы писать заявление, не поскупиться на деньги, обратиться в частное сыскное бюро. Даёт телефон, адрес.
Она выходит из милиции. Вдруг понимает, что у неё нет сил ни ехать в это самое бюро, ни возвращаться в опоганенную квартиру со зловещими следами на потолке. Решает сейчас же, до окончания уроков, забрать дочку из школы и немедленно уехать с ней на дачу. Пусть муж сам идёт в это самое бюро, сам разбирается, сам договаривается о покраске потолка, о ремонте.
«Кто? Кто проникает в квартиру, устраивает все эти пакости?» — думает она и, как ей кажется, догадывается. В памяти всплывает давняя телевизионная передача о домовом-барабашке, который вроде бы устраивает безобразия…
...Ночь. Без пяти три. Прошло лишь минут двадцать, как я задумался, отключился. Что за ужасные фантазии? Зачем я все это выдумал?
Что я за человек в конце концов? Со своим христианством, со своим крестиком на шее?
В августе 1968 года
Промаявшись от духоты всю ночь, вдрызг невыспавшийся, я вышел из дома рано в надежде на утреннюю прохладу. Съездил троллейбусом в центр города, дождался открытия Главпочты. Ни писем, ни денежного перевода в окошке «до востребования» для меня не было, сходил на базар. Купил помидоров, крестьянский сыр, две лепёшки. Пошёл к остановке, чтобы удрать от поднимающегося солнца, поскорее вернуться в спасительную тень комнаты.
Сухуми, казалось, вымер от зноя. Ни курортников, ни местных жителей почти не было видно. Только несколько псов с высунутыми языками трусили мне навстречу.
— Володя! — раздался вдруг вопль с противоположной стороны улицы. Из раскрывшейся двери какой-то столовки выскочил и призывно махал рукой старший брат моего приятеля. — Володя! Иди сюда, дорогой!
Не подойти — значило обидеть.
Уже зная, чем это кончится, я секунду поколебался. Но всё-таки подошёл.
Он тотчас вцепился мне в плечо, подвёл к столику, усадил, схватился за наполовину опорожнённую бутылку, наполнил гранёный стаканчик самогоном — чачей. Закуски не было. Я достал из авоськи несколько помидоров, сыр.
