А мне плакать хочется о населении нашего общего «местожительства».
«В этом борделе, где мы живём»
Между мной и им почти ничего общего.
В отличие от него я не убивал, не грабил. Правда, однажды в Мадриде, в супермаркете на Гран Виа, спёр упаковку рыболовных крючков. В чём каюсь.
Он родился в 1431 году, в пятнадцатом веке. Когда умер — неизвестно. Кажется, этого беспутного человека в конце концов повесили. Нас разделяют шесть веков!
Время от времени томясь в тюрьмах, он предавался сочинению стихотворений. Лишь малая часть из них уцелела, а из той, что уцелела, совсем немного дошло до меня в переводах с французского. Переводы плохие и не очень плохие. Читаешь и чувствуешь, как переводчики изо всех сил пытаются причесать беспутного автора. Так сказать, ввести за руку в приличное общество. Беспутный-то беспутный, но этот пьянчуга и грабитель с беспощадной трезвостью видел мир, куда попадает человек после рождения…
Странное дело, сквозь отысканные мною переводы стихов разбойника с большой дороги проглядывало лицо очень ранимого человека.
Общее между нами лишь то, что я тоже пишу стихи.
Я был молод, одинок. Иногда ловил себя на том, что мысленно с ним разговариваю, как мысленно говоришь с близкими тебе людьми.
Безусловно, существует таинственная, необъяснённая связь между тем, о ком ты думаешь, что генерируют твои мысли, и так называемой реальной действительностью.
…Однажды одной девушке приходит в голову уговорить меня заехать вместе с ней к незнакомому человеку, навестить какого-то разбитого инсультом старика — бывшего эмигранта, вернувшегося из Франции в Советский Союз.
— Что тебя с ним связывает? — спросил я.
— Собираюсь замуж за одного из его сыновей. Ещё ни о чём не подозревая, я вошёл за ней в небольшую, слишком уж тесно заставленную мебелью квартиру.
Хозяин принял нас в кабинетике. Подволакивая ногу и придерживая здоровой рукой другую, парализованную, он проследовал к обложенному подушечками креслу за письменным столом, угнездился, попросил жену принести чаю.
И мы стали пить чай с принесённым нами печеньем.
Этот тощий, побитый сединою человек поначалу показался мне сущим глупцом. Нужно же было ему сразу после Второй мировой войны вернуться с семьёй сюда из Франции, из Парижа! Из патриотических побуждений… При этом он был даже не русский, а бывший рижанин, увезённый после революции отцом и матерью в эмиграцию.
Там, во Франции, он стал лётчиком. Во время оккупации немцами Парижа примкнул к партизанам — маки. После войны получил орден, пенсию. Почему-то занялся филологией, публиковал эссе на литературные темы.
И вот дёрнула нелёгкая явиться в сталинский СССР. Тут-то его, голубчика, и взяли за жабры, посадили на Лубянку.
Меня несколько насторожило то, что срока он не получил, в концлагерь не попал, а залетел в ссылку. До разоблачения Хрущевым культа личности Сталина, до реабилитации ютился с женой и двумя сыновьями на чердаке в Ульяновске.
Где его и хватил инсульт. Язык не парализовало. Наверняка он не первый раз рассказывал о своих злоключениях. Говорил много, с заметным французским акцентом, грассировал. И всё-таки чувствовалось — многое недоговаривает. Он проворчал, что нуждается, хотя вновь получает французскую пенсию ветерана. Недавно заключил договор с московским издательством — впервые переводит на русский повесть своего бывшего однополчанина-лётчика, которая станет литературной сенсацией.
Лётчика звали Антуан де Сент Экзюпери.
Всё это становилось интересным, и я не смог удержаться, чтобы не задать вопрос, не знает ли он, где можно раздобыть наиболее полное издание стихов моего любимого поэта.
— Такового на русском не существует, — веско сказал он. — Переведена самая малость. И то с современного французского. А он писал на старофранцузском. К вашему счастью, я им владею. А также средневековой латынью. А ну-ка возьмите вон с той полки том старофранцузского словаря. А там, на подоконнике, в одной из стопок книг отыщите академическое издание вашего анфан террибль. С научными комментариями. Выпущено ещё до войны в Сорбонне. Попробую кое-что перевести вам с оригинала.
Я затрепетал от волнения. Только вскочил со стула, как в квартире раздался грохот. В кабинет ворвались два похожих друг на друга чернявых молодца с усиками и набриолиненными причёсками.
— Папа! Отоварились! Посмотри! Пришлось нанять пикап. Дай денег. Шофёр ждёт в передней.
Мы с моей спутницей вышли вслед за хозяином в гостиную осматривать три привезённых кресла. Они были как новые. Только с продранной там и сям чёрной обивкой.
Девушка познакомила меня со своим женихом Гастоном и его братом Сержем. Выяснилось, оба учатся в институте иностранных языков и одновременно подрабатывают в качестве гидов-переводчиков на выставках, устраиваемых Францией в Москве. По окончании выставок всегда остаётся какая-то часть оборудования, которую обратно не вывозят.
Я представил себе, как ждут закрытия каждой выставки эти молодые шакалы…
Разнокалиберной мебели было и без этих кресел слишком много в квартире. Наверняка часть её уходила на продажу.
Сыновья хотели есть. Хозяйке и хозяину стало не до нас. На прощание он пригласил меня прийти в любой день, чтобы мы, как он выразился, «продолжили наши изыскания», всучил папку с началом перевода повести Сент Экзюпери, попросил подправить русский текст.
— Братцы наверняка сотрудничают с КГБ, — сказал я своей спутнице, когда мы вышли на улицу. — Действительно собираетесь замуж за Гастона?
— Наверное, опрометчиво сделала, что завела вас в эту семью, — сказала она, не отвечая на мой вопрос. — При старике тоже не следует говорить лишнего.
Стало совсем гадко на душе. Тем более, что старик мне понравился. Не мог и не могу жить в атмосфере подозрительности.
Начало повести Сент Экзюпери оказалось замечательным. Несколько корявый перевод я подправил и через несколько дней уже самостоятельно пришёл в гости к экс-эмигранту.
За плотно задёрнутыми шторами сияло солнце. А здесь, в кабинетике, горел свет настольной лампы. Хозяин в плотно запахнутом халате, следя за тем, как я выкладываю перед ним папку с его переводом, неожиданно спросил:
— Вы давно знаете девицу, с которой приходили?
— Год-полтора.
— Были её любовником?
— Нет. Отчего вы так решили?
— Она сексапильна. Любой мужчина захочет потащить её в постель, не так ли? Я бы и сам не прочь. Мой Серж собирается на ней жениться.
— По-моему, Гастон.
— Гастон тоже. Но сначала она жила с Сержем. У меня голова пошла кругом от этой семейки. Наконец мы перешли к делу, ради которого я пришёл.
Для начала он открыл том французской энциклопедии. О моём любимце было известно лишь то, что у него не было отца-матери, что некий Гийом дал ему фамилию, обучил грамоте. Затем был раскрыт изданный в Сорбонне фолиант. Началось чтение на старофранцузском.
