Хорошо.
Чего еще мне жалко? Наверное, половины пройденной жизни. Далеко не все в ней мне хотелось бы взорвать. Даже если отставить в сторону те немногие вещи, которые я считаю для себя по-настоящему серьезными, есть огромное количество всякого милого барахла, вещественного, умственного и чувственного, которое взрывать тоже жалко, как жалко выбросить ненужную, но долго служившую и ставшую привычной вещь.
Но ведь и взорвать!
Взорвать!
Разом свести все счеты! Все нагоревшее и накопившееся! И все сначала!
Чаши весов почти уравновешиваются.
– Взорвать все! – неожиданно жестко говорит Катя. – Подчистую! Чтобы – ни камня на камне! И все сначала! Ты сам этого хотел!
– Нет, – тут же отвечаю я.
Почему нет? Кто сделал за меня выбор, о котором я, может быть, не раз пожалею?
Гости разочарованны. Они, кажется, не ожидали столь скорого и небрежного ответа.
Владимир Сергеевич со вздохом, похожим на хрип, откидывается на спинку стула. Катя опускает глаза.
– Нет? – тихо переспрашивает она.
Я еще не до конца уверен. Но теперь менять решение глупо.
– Нет, – так же тихо отвечаю я.
Они некоторое время сидят безмолвно, как статуи.
– Я надеюсь, вы понимаете, что больше никто и никогда не предоставит вам такой возможности? – спрашивает наконец Владимир Сергеевич.
Я молча киваю. Мне трудно говорить.
Почему я сказал «нет»?
Может быть, оттого, что Катя вдруг стала очень решительной, очень жесткой? Я никогда не любил слишком решительных женщин. Или дело в ее «ты сам этого хотел»? У меня есть давний принцип – когда мне говорят «слабо?», я, не раздумывая, отвечаю утвердительно – слабо! Даже если на самом деле мне совсем не слабо.
Или было что-то другое? «Внутренний стержень», как пишут в плохих романах. Нет, не стоит себя обманывать. Никакого стержня у меня нет: собственная жизнь, всякие гуманитарные и религиозные предпосылки и благополучие близких людей – все это для меня иногда бывает менее существенным, чем желание взорвать все к чертовой матери.
Может быть, террин? Мне кажется, что каким-то образом к моему решению причастен террин. Не тот, который в виде сациви лежит сейчас перед нами, а некий «общий» террин, терриновая данность как таковая. Его ведь тоже придется взорвать к чертовой матери. Я опять-таки имею в виду не моего скромного зайца с орехами, а некий вселенский мега– и метатеррин. Но я даже не знаю, что это за блюдо. Наверное, еще и поэтому взрывать пока нельзя. От каких все-таки пустяков зависят важные решения!
Оттого, что маленькой гирькой, которая в нужный момент перевесила нужную чашу и выговорила за меня мое «нет», оказался нелепый и неведомый мне террин, становится весело.
– Я хочу, чтобы вы правильно поняли и не осуждали меня, – раздельно произношу я. – Я не могу идти с вами.
Голос мой хрипловат. Но я уже почти улыбаюсь.
Гости молчат несколько секунд.
– Да, разумеется, – отвечает Владимир Сергеевич. – Никаких проблем. Хотя, признаюсь, на вас мы возлагали определенные надежды.
Владимир Сергеевич как-то воспрянул и почти вернул себе прежнее расположение духа. Но Катя печальна. В ее глазах (теперь я, пожалуй, возьмусь хоть как-то описать ее глаза) – боль, любовь и смирение.
– Вы, Борис, действительно не знаете, что такое террин? – игриво вопрошает Владимир Сергеевич.
– Молчать! – властно кричит Катя и звучно бьет ладонью по столу. – Молчать, сволочь! Закрой свой поганый рот! Это ты все испортил! Снова на помойку захотел?! Пить с бомжами одеколон?!
Они разом встают из-за стола.
Владимир Сергеевич уже совершенно не похож на артистичного итальянца и тем более на московского интеллигента. Катя снова выше него на целую голову. Оба немного прозрачны.
– Посуду мыть не обязательно, – ехидно бросает Владимир Сергеевич.
Это напрасно. Ни к чему надо мной так запоздало и жалко глумиться. Я все-таки прилично выпил. Могу невзначай запустить бутылкой в голову.
– Я догадался, – сдержанно отвечаю я.
– Вот и молодец, – сипит через плечо сутулый Владимир Сергеевич.
Некоторым людям нужно обязательно оставить за собой последнее слово. Даже если это слово окажется просто пуком.
Катя не оглядывается. Ее спина совершенна. Я, как вы понимаете, имею в виду не только спину. Но теперь это не то, что вначале.
Они тихо уходят. Дверь остается открытой.
Я возвращаюсь к столу и зачем-то съедаю кусочек зайца.
Нужно обязательно выяснить, что значит слово «террин» и как готовится это роковое блюдо. Сильно ли я промахнулся со своим заячьим сациви или, может быть, оказался близок к цели? Вторая бутылка, старинная, осталась неоткупоренной. Почти нетронуты сыры. Гости, если это были гости, ушли, не попрощавшись. Но я не чувствую ни разочарования, ни досады, только усталость. Как они меня нашли? Меня, тишайшего и незаметнейшего? Но добрались и до меня. Можно только догадываться о том, сколько они нашли молодых и сильных. Сами знаете, как хочется иногда взорвать все и начать сначала! Они промахнулись совсем немного.
Я машинально убираю остатки еды в холодильник. Прикрываю крышками салат, мусс и террин. Обтягиваю пленкой разворошенные сыры.
От этого становится смешно. Смайл, смайл.
Я не дома, со стола можно не убирать.
Еще мне хочется прихватить с собой кусок необычного розоватого сыра. В память о неоцененной розе и розовом вине из подвала с невидимыми скелетами. Тоже смайл.
Я почему-то уверен, что скоро попаду домой.
Эта история заканчивается. Ничего подобного со мной никогда больше не случится. Хорошо это или плохо? Трудно сказать. Наверное, жалко, когда главный выбор твоей жизни уже позади, и ты еще не раз усомнишься в правильности принятого решения. Зато теперь спокойнее. Да, меня застали врасплох. Почти обаяли и обезоружили. И Катя… Кто бы не влюбился в Катю?
И все-таки они повели себя небрежно. Стоило бы оказать мне больше уважения. Хвалить мою еду, раз уж сами придумали ее готовить. Не так откровенно брюзжать по поводу выбранного вина. Неужели у них мало денег? Или это у меня мало денег? Не стоило развивать тему главного подвала. Скелеты, змеи, отрезанные головы. Что за детский сад? Ох, он ходил в главный подвал! А нас не пустили! А он ходил! И не испугался! Катя вместо этого могла быть более эротичной и где-то даже голой. Я в конце концов могу оценить в женщине не только глаза. И вообще стоило быть серьезнее, солиднее. Не жрать из миски вилкой. Держаться по-свойски, но не в такой холопской степени. Впрочем, для такого поведения у них могли быть основания. Не исключено, что они наводили обо мне справки и именно такой подход сочли правильным. Немного обидно, что меня изучили так поверхностно и оценили так дешево. Взрывать! Меня, врожденного пацифиста, позвали взрывать! Глупо. Или, наоборот, именно так у них принято и врожденных бойцов зовут строить?
